Давид Ортенберг - Год 1942
Упрек в рецензии остался...
В последнее время меня волновало здоровье писателя: все держится руками за грудь, покашливает. Говорю ему, чтобы посидел в тепле. Петр Андреевич отвечает, что тепло редакционной комнаты ему мало помогает, нужно другое тепло - юг, и просит командировку на Южный фронт. Согласие получил сразу же и на второй день вылетел на Кубань. Через несколько дней передал очерк "Весна на Кубани". Когда успел? Оказывается, по пути с аэродрома на КП фронта он поколесил по станицам Кубани, заглянул в крайком партии и собрал материал для очерка, чтобы сразу, как он потом объяснил, "оправдать командировку".
В очерке - описание того, как кубанцы готовятся к посевной, что делают для фронта. Очень ярко рассказано о добровольческих кубанских отрядах.
"Вспомнив запорожскую старинку, кубанцы пошли на войну семьями. Всем известен здесь Михаил Гаврилович Россохач из станицы Ладожской, проводивший в Красную Армию 8 сыновей, 4 дочерей и 19 внуков. Старый буденновец Василий Филиппович Цуля из станицы Старо-Нижестеблиевской послал на фронт сына, зятя и дочь. А как стали записываться старики, его одногодки. - не выдержал, подседлал коня и явился самолично. Сейчас он командует отделением, в которое подобрал поголовно участников гражданской войны, бивавших немца. Невысокого роста, крепкий, ловкий, он легко бегает, придерживая рукою шашку, и, глядя на него со спины, не сразу скажешь, что это бежит пятидесятилетний дед. Да какой он дед!
- До чего сочувствую скорейшей победе, что не могу дома сидеть, говорит он. - Как спать лягу, война во сне. И рубаюсь это я, рубаюсь до самого света. Встану - будто жернова ворочал. Из сил выбился дома жить, на войне ближе к делу".
И такой удивительный факт. Казак Павел Иосифович Гусак пришел в военкомат с сыном и дочерью. Отец и сын были приняты, дочери в приеме отказали. Но тут подоспели конные состязания. Лида Гусак первой вышла на вольтижировке, первой на рубке лоз, первой но стрельбе. И пришлось лихую казачку зачислить рядовым бойцом в один полк с отцом.
Заканчивался очерк вещими словами: "Не славою одиночек хочет обессмертить себя Кубань, а подвигом многих тысяч"...
* * *
В последние дни в газете все чаще стали печататься рассказы. Опубликован рассказ Симонова "Ценою жизни". Это второй его рассказ после "Третьего адъютанта".
Еще в мирное время тема любви воина к своему командиру не сходила со страниц газеты. В войну она приобрела особое звучание. Слова "Грудью заслоним командира в бою" не раз становились живой былью в схватках с немцами. Не раз появлялись у нас сообщения о том, что бойцы в минуту смертельной опасности заслоняли собой от вражеской пули своего командира. И вот, вспомнив историю с рассказом Симонова "Третий адъютант", я сказал ему:
- Если ты не жалеешь, что написал своего "Третьего адъютанта", сочинил бы еще один рассказ. - И предложил тему.
Так появился рассказ "Ценою жизни". Сюжет его прост: ординарец Есаенко принял на себя пули немецкого автоматчика, заслонив полковника; сам погиб, но спас жизнь командира. Писатель перенес события на Керченский полуостров, откуда он недавно прибыл. Есть в рассказе и фронтовой пейзаж, и колоритные диалоги, и психологический рисунок. Насколько я помню, Симонов тогда был доволен. Однако после войны никогда его не переиздавал. Но в ту пору всем нам этот рассказ нравился, мы считали его интересным, а главное - нужным...
* * *
Должен отметить, что такой жанр прозы, как рассказ, вообще прочно занял место на страницах "Красной звезды". Немало их было опубликовано за истекшие месяцы войны. Они, как правило, принадлежали перу писателей. Вполне закономерно, что нельзя было нам не вспомнить такого блестящего мастера рассказа, как Константин Паустовский. Я знал, что Константин Георгиевич человек в годах и не очень здоровый. Знал, что в первые же месяцы войны он уехал на Южный фронт и там по заданию армейской газеты выезжал в боевые части, писал зарисовки и очерки, но вскоре из-за болезни его освободили от журналистской работы, а затем эвакуировали в Алма-Ату. Мы попросили Паустовского поработать у нас. Он написал об этом своим друзьям: "Получил телеграмму из "Красной звезды" от Ортенберга - приглашает в Москву, пишет "рассчитываю вас использовать для написания рассказов. Это не вызов, а приглашение", - ответил согласием".
Тяжелая болезнь - астма - держала его в тылу. "Работать трудно, - писал он, - быстро устаю, стал плох здоровьем". Но все же писал для нас. Прислал два рассказа - оба о войне.
Паустовский верен своей романтической манере - его сразу же узнаешь. Первый рассказ, "Путешествие на старом верблюде", - о старом казахе Сеиде Тулубаеве, отправившемся со своим верблюдом на Эмбийские нефтяные промыслы к сыну Габиту, работавшему там мастером. За шестьдесят дней пути старик многое повидал, а когда прибыл на промысел, узнал, что Габит погиб на фронте. Не захотел древний старик возвращаться домой. Он остался здесь и на старом верблюде стал возить воду в глухие уголки пустыни, где вели разведку нефти.
Другой рассказ, "В древнем краю", повествует о том, как солдат Иван Терехин в деревне Великий Двор выкурил дымовыми шашками из церкви "без повреждения архитектуры и великолепной росписи" немцев, устроивших там свой штаб и склад боеприпасов; выкурил прямо в объятия наших воинов...
Рассказы напечатаны подвалами один за другим в очередных номерах газеты...
Напечатаны стихи Алексея Суркова "Возмездие". Не беру на себя роль литературного критика; Алексей Александрович не включил их в свое четырехтомное собрание сочинений. И все же уверен: если мы тогда опубликовали эти стихи, значит, считали их неплохими, а главное - нужными. Приведу строфу из первой части стихотворения - о горьких чувствах солдата, оставляющего свою землю на заклание врагу:
Я помню - минер, подорвав переправы,
Кричал, обернувшись на запад: - Ужо!
Ужо мы за все поквитаемся с вами!
Ужо мы вернемся!.. Бессилен и мал,
Он пал на колени в обугленной яме
И жаркую землю в слезах обнимал...
Убить человека даже на войне - жестокое дело. Но наш высший долг не дает нам выбора. Во второй части стихов поэт объясняет:
В суровое время мы стали суровыми.
И каждый без жалости должен убить
Того, кто грозит нашим детям оковами,
Кто душу народа посмел оскорбить.
Нельзя перед коршуном быть голубицами,
Не льстит нам печальный конец голубиц.
Никто не посмеет назвать нас убийцами
За то, что в бою истребляем убийц.
Эти строки Сурков написал задолго до того, как Алексей Толстой напечатал в "Красной звезде" статью "Убей зверя!", Илья Эренбург - "Убей", а Константин Симонов - стихи "Убей его!". Сурков чувствовал веление времени...
