Эдуард Филатьев - Главная тайна горлана-главаря. Книга 1. Пришедший сам
«… я определила в гимназию, откуда через год его пришлось взять по болезни (катар легких) и за отсутствием средств. Вот этого-то мальчика, ваше превосходительство, сына отца, беззаветно и безупречно прослужившего 24 года, ныне обвиняют в политических преступлениях».
Называя своего арестованного сына «мальчиком», Александра Алексеевна явно перегибала палку – ведь даже по словам околоточного надзирателя Пантелеймонова, её сыну было «на вид около 21 года». Впрочем, мать и дальше продолжала сильно лукавить, написав:
«Я не допускаю, чтобы мой сын был каким-либо организатором или членом какой-либо преступной партии. В прошлом году он случайно был задержан на квартире, в которой была засада, его арестовали, но скоро выпустили. Это обстоятельство послужило поводом к подозрению, и он всё время находился под надзором».
В конце письма о сидевшем в тюрьме Владимире Маяковском говорилось, что он всего лишь готовится к экзаменам «на аттестат зрелости» и зарабатывает «несчастные гроши» рисованием:
«Он пользуется пособием Министерства государственных имуществ, и если этот арест продлится, его могут лишить такового, тогда он погибнет без образования, даже среднего, так как я не имею средств даже для существования. Прибегая к вашей справедливости, я уверена, что ваше превосходительство своим судом накажет, если найдёт нужным, этого мальчика. Прикажите Охранному отделению отдать его на поруки мне, не высылая его из пределов Москвы (где он без семьи и средств погибнет), дайте нам возможность доказать, что мы люди исключительно труда, не принимающие никакого участия в каком-либо преступном деянии.
Александра Маяковская
12 февраля 1909 г.
Москва, Долгоруковская улица, д. 47, кв. 38».
Эти слова Александры Алексеевны Маяковской очень сильно расходятся с её воспоминаниями советских времён, в которых она описывает своего сына отважным, убеждённым и напористым революционером-подпольщиком. Но ведь Владимир Маяковский таковым не был. Он безумно боялся расстаться с жизнью из-за случайного булавочного укола, поэтому беззаветной храбростью никогда не отличался. Никто из его современников не говорил о существовании у него такого геройского свойства.
Между тем, московский градоначальник был в курсе дела арестованной «шайки грабителей» (Маяковского и его товарищей) – об этом свидетельствует письмо, направленное им на следующий день в Санкт-Петербург в Департамент полиции (наш герой упомянут в нём самым первым):
«Прошу ходатайства <о> продлении срока ареста Владимиру Маяковскому, Ивану Герулайтису, Григорию Петрову, Василию Долгову, Александру Петрову, арестованным 18 января партии грабителей.
Генерал-майор Адрианов
13 февраля 1909 г.»
В тот же день из Санкт-Петербурга в Москву пришла телеграмма за № 376:
«Продление срока ареста министром разрешено впредь до разрешения вопроса о высылке арестованных».
16 февраля об этом объявили Маяковскому.
Впрочем, прошение Александры Алексеевны тоже не было забыто – Владимир Фёдорович Модль, помощник градоначальника, отправил его в Охранное отделение со словами:
«Прошу справку. Срочно».
Такая справка была подготовлена. Вот она:
«Маяковский Владимир Владимиров арестован с 18 января ввиду сношения с анархистами-грабителями, содержится в Сущёвском полицейском доме; всех задержанных по этому делу 6 человек и содержатся они под стражей до выяснения обстоятельств дела, вызвавших их задержание.
17 февраля 1909 г.».
На справке написано:
«К сведению, сообщить просительнице, что до выяснения дела об освобождении хлопотать нечего».
«Шайка грабителей» состояла из четырех эсеров («Шпиля», «Горшка», «Котла», «Блина») и эсдека «Скорого» (Маяковского). Шестым «грабителем» считался, надо полагать, «саратовский жилец» Николай Хлёстов, который потом вспоминал:
«В тюрьме Володя любил читать вслух стихи Некрасова, Алексея Толстого и читал их очень своеобразно, разбивая каждое слово, делая всевозможные комбинации. Например, стихи А.Толстого «Да здравствуют тиуны – опричники мои» он читал примерно так:
– Да, да… д…а
– да здра… да здра… да здравствуют…
– да здравств… уют
– уютт…уютт…
При этом он был очень сосредоточен, внимательно слушал, как звучит каждый слог, каждый звук. Он настолько увлекался своим чтением, что не слышал, когда я его о чём-нибудь спрашивал. Меня удивляло такое чтение, и я спросил:
– Зачем ты так уродуешь слова?
Он сердился:
– Ты ничего не понимаешь, а мне это очень нужно».
Внезапное освобождение
16 февраля Маяковского ознакомили с документом, в котором говорилось, что его тюремное заключение будет длиться «впредь до разрешения вопроса о высылке». Эти слова звучали как предупреждение. Предупреждение очень серьёзное! Власть недвусмысленно заявляла, что нарушение законов Российской империи карается очень сурово.
Почувствовал ли это Маяковский?
Сведений об этом, к сожалению, не сохранилось. В автобиографических заметках, написанных в 1922 году, сложившаяся ситуация обрисована так:
«Взяли револьвер. Махмудбеков, друг отца, тогда помощник начальника Крестов, арестованный случайно у меня в засаде, заявил, что револьвер его, и меня выпустили».
А как же остальные «грабители»?
Хлёстова тоже освободили. Остальные четверо получили разные сроки ссылки. Суровей всего наказали Ивана Герулайтиса. В полиции дознались, что паспорт у него чужой. Но так как назвать свою настоящую фамилию он категорически отказался, следователи решили, что перед ними – крупный государственный преступник. Под суд Герулайтиса отдали как бродягу, и его выслали в Туруханский край.
В справке, выданной Охранным отделением пятнадцатилетнему эсдеку, сказано:
«27 февраля сего года Маяковский был освобождён из-под стражи без всяких для него последствий».
Выходит, снова повезло? Вроде бы, да. Хотя и пришлось провести за решёткой чуть больше месяца.
28 апреля 1909 года Маяковского вызвали в полицейский участок и вручили копию обвинительного заключения по делу о подпольной типографии. В нём обвиняемым вменялось:
«… насильственное посягательство на изменение в России… установленного законами основными образа правления путём вооружённого восстания».
