Аквариум. Геометрия хаоса - Кушнир Александр Исаакович

В справочном пособии Павла Северова информация о событиях тех дней подаётся крайне сухо: «Гребенщиков должен был вылететь в США для поиска звукозаписывающей компании ещё 12 декабря. Но… 11 декабря он не получил заграничный паспорт. По словам Кенни Шаффера, за этим отказом стоял сам министр культуры СССР Василий Захаров. За один день, через знакомого Шаффера, Гребенщикову всё-таки выдали необходимый документ с выездной визой из СССР, в обход Минкульта».

Некоторый свет на события пролила Людмила Харитоновна в биографической книге «Мой сын БГ».

«Борис полетел в Шереметьево, имея на руках билеты в США, — объясняла мама Гребенщикова. — Но в одиннадцать вечера он позвонил из Москвы и сказал, что разрешения на выезд ему не дали и он летит домой. Мне ничего не оставалось, как обратиться к Богу и попросить, чтобы Борю из страны всё-таки выпустили. В два часа ночи мне позвонили из министерства культуры и сказали, чтобы Гребенщиков немедленно летел обратно в Москву. Боря как раз в это время прилетел назад в Пулково и позвонил из аэропорта. Я передала ему радостную новость, и он вновь улетел в Москву, чтобы в семь часов утра сесть на самолёт и отправиться в Соединённые Штаты. Мне очень понравилась эта быстрая связь Всевышнего, услышавшего мои молитвы и членов Центрального комитета партии».

Наконец-то чудо свершилось. Буквально через шестнадцать часов в аэропорту имени Кеннеди Бориса встречали взволнованные Марина Алби и Кенни Шаффер, а на парковке стоял, поблёскивая хромом, новенький лимузин. После тяжёлого перелёта Гребенщикову нужно было поспать, поскольку на следующий день в одном из кафе на Таймс-сквер его ждал музыкант и продюсер по имени Дэвид Боуи.

«Меня привезли в Нью-Йорк в середине декабря 1987 года, — вспоминал лидер “Аквариума”. — Мы въехали в город вечером, а деревья возле домов светились всеми лампочками. И я подумал: “Господи, вот это жизнь!” Потом я открыл для себя, что в ресторанах можно вкусно покушать и еда, оказывается, бывает самой разной. Что есть, например, суши. А больше никакого шока у меня не было».

За три недели Гребенщикову удалось пообщаться с большим количеством рок-звёзд, которые до этого казались ему небожителями. Он отслушал двухчасовую репетицию Фрэнка Заппы, долго беседовал с Игги Попом, Джулианом Ленноном и музыкантами Blondie, но наиболее сильное впечатление на Бориса произвела встреча с Боуи.

«Дэвид — безумно обаятельный человек, — восторженно говорил БГ. — Его настоящий медиум — это общение, вот так, в узком кругу, с кайфом. Он встретил меня как старого друга, которого не видел лет пять. Сразу стал показывать новый фотоаппарат, который может делать удвоения, наложения и другие фокусы. Потом мы стали говорить про изобретённую Берроузом коллажную технику работы с текстом. Затем Дэвид предложил поменяться сапогами, и мы поменялись. За всю ночь он сказал две серьёзные фразы. Первая: “Если я буду тебе нужен — можешь на меня рассчитывать”. И вторая, в шесть часов утра, на прощание: “Не дай им сделать из этого очередной американский альбом”. То есть Дэвид всё время имел в виду, что предстоит что-то сделать».

Спустя неделю Гребенщиков уже ощущал себя «первым свободным русским человеком с 1917 года». Он жил на квартире у Шаффера, слушал много музыки, а по ночам посещал культовые клубы в Гринвич Виллидж.

«В Америку Борис прилетел в плохонькой белой дублёнке, которую бабушка купила ему на барахолке, — писала Людмила Харитоновна в своих мемуарах. — Мы ведь бедные были. В таких дублёнках в Ленинграде ходили милиционеры. И Кенни, встретив Борю в аэропорту, сразу же снял с него эту позорную вещь и сказал: “Для начала мы купим тебе пальто”». Вскоре Гребенщиков полностью акклиматизировался и перестал различать, где именно он находится — в Лондоне, Нью-Йорке или Лос-Анджелесе. Он чувствовал, что попал в настоящую сказку. Наверное, потому что с детства ему интереснее было не читать сказки, а жить в них. Он всегда мечтал стать персонажем из мифа, и на тридцать четвёртом году жизни его фантазии наконец-то обрели реальное воплощение.

«Мы представили Бориса сразу нескольким рекорд-компаниям и чуть было не подписали контракт с А&М, где в одном лобби рядом оказались Гребенщиков и Майкл Джексон, — откровенничал Шаффер в документальном фильме Long Way Home. — В итоге мы остановились на CBS Records, босс которого Уолтер Йетникофф сказал: “Это очень рискованная идея, но этим стоит заняться!”»

Любопытно, что Шафферу финансовые условия на лейблах PolyGram и A&M казались более привлекательными. Но с другой стороны, внук выходцев из России предоставлял своему далёкому земляку больше творческой свободы. Позднее Йетникофф признался, что не успевал ознакомиться с музыкой «Аквариума» и всё решилось на уровне глаз. Кроме того, будущим партнёрам нравился один и тот же сорт шотландского виски. В это пикантное обстоятельство можно не верить, но именно данный факт определил судьбу контракта. И жёсткий продюсер, выпускавший миллионными тиражами диски Пола Маккартни, Брюса Спрингстина и Майкла Джексона, дал уникальный шанс русскому музыканту.

Таким образом, половина дела осталась позади — финансовый тыл был найден. Теперь партнёрам оставалось определиться с выбором продюсера. Это был важнейший стратегический момент. Кенни настаивал на кандидатуре Майкла Стайпа, а его коллеги советовали Боба Джонсона или Тони Висконти, которые сотрудничали, в частности, с Бобом Диланом и Марком Боланом.

«Когда мы продумывали будущую пластинку, я хотела, чтобы Борис записал акустический глэм-рок, — признавалась Марина Алби. — Я прямо-таки видела его в этом камерном минимализме, и мне казалось, что у Гребенщикова с его тонким голосом это получится лучше всего».

У Бориса, который первоначально настраивался исключительно на ознакомительную поездку, теперь разбегались глаза. И его, безусловно, можно было понять. Совсем недавно он убедительно заявлял во время квартирников, что не верит в существование Америки, а теперь его словно «выдернули из раковины». Попав в водоворот событий, он и сам до конца не понимал, что именно хотел получить в местном контексте. И по-прежнему в его голове крутилась фатальная фраза Боуи про «очередной американский альбом». В каком-то смысле Гребенщикову было весело и страшно, но всё расставил по местам Его Величество Случай.

«В Лос-Анджелесе я нечаянно встретился с Дэйвом Стюартом, и это событие определило музыкальное направление альбома, — рассказывал Борис в одном из интервью. — Отчасти потому, что группа Eurythmics по определенным причинам занимала в моём мире особое место. Искра проскочила, и работа началась. Дэйв жил неподалёку от студии и наложил соло-гитару на экспериментальный трек “Пепел” — на русском, но совсем другой вариант. Он записал такую крутую гитару, что я был сдут в пять минут… Потом он прислал письмо, что ему было бы интересно поработать. Это оказался второй реальный человек, с которым я хотел сотрудничать».

Со стороны казалось, что это — идеальный выбор. Несмотря на протесты Шаффера, Гребенщиков выглядел счастливым человеком. Ему нравился последний альбом Мика Джаггера, который спродюсировал Стюарт, он обожал пластинки Eurythmics, в которых его привлекало буквально всё: свежесть идей, аранжировки и даже пресловутый саунд восьмидесятых…

Как выяснилось позднее, для Дэйва Стюарта это тоже был вызов, и он буквально рвался в бой.