Эудженио Корти - Немногие возвратившиеся
* * *
Неуклюжая и, по-моему, удивительно уродливая бетонная статуя женщины в современной одежде - таких очень много в Советском Союзе, - казалось, следила недобрыми черными глазами за моими перемещениями взад-вперед по двору. Рядом с ней находился постамент еще одной статуи, которую снесло взрывом. На месте остались только гигантские цементные ботинки - из них торчали толстые металлические прутья.
Глядя на эти уродливые творения, я невольно задумался о том, что победа коммунизма принесла советскому народу не только утрату веры в Бога. Она непостижимым образом лишила русских людей чувства прекрасного, не покидавшее их на протяжении многих веков.
Фасад госпиталя, так же как и бетонная фигура, был испещрен отметинами от пуль и осколков. Но сейчас здесь было тихо. Снаряды падали в удаленной от нас части города, поражая все живое.
* * *
Еще я помог перебраться из холодной комнаты госпиталя незнакомому офицеру из батальона М. Его ноги почернели от гангрены, поэтому ходить он не мог. Я устроил его рядом с Канделой.
Было уже поздно, и я ушел, пообещав, что завтра приду снова. Когда я вышел, возле двери как раз остановился очередной грузовик, доставивший раненых и обмороженных всех рангов и званий из центра города. Очень скоро все комнаты в этом здании тоже окажутся переполненными.
Глава 24.
1-5 января
Дни сменяли друг друга.
Мы довольно часто получали обнадеживающие новости о подходе подкрепления - скорее всего, эта информация рождалась в немецком штабе, а затем им же распространялась. Иногда нам сообщали, что на подходе танковая колонна, в другой раз, что в город входит Альпийская дивизия, в третий что к нам движутся немецкие пехотные дивизии.
Мы уже пережили столько разочарований, что не слишком прислушивались к этим, если можно так сказать, новостям. Мы не ожидали ничего хорошего, и должно было произойти нечто из ряда вон выходящее, чтобы надежда воскресла в наших сердцах.
Ночью мы услышали, что к привычным звукам добавился глухой отдаленный гул. Это мог быть шум далекого сражения. Сначала мы не обратили на это особого внимания. Но шум не затихал, и вскоре мы превратились в слух, затаив дыхание. Стало ясно, что шум приближается, его можно было услышать и днем. В 30 или 40 километрах к западу от нас шел бой.
Но что это? Подкрепление, прорывающееся к нам на помощь? Или осажденный гарнизон, подобный нашему, пытается найти выход из кольца? Но мы снова начали надеяться.
* * *
В те дни мы стали свидетелями нескольких воздушных боев между немецкими и русскими самолетами. Солдаты видели, как немецкий самолет загорелся, а летчик выпрыгнул с парашютом. Правда, парашют вроде бы приземлился на территории русских.
Почему русские не организуют массированный воздушный налет и не разбомбят территорию, на которой мы расположились? Насколько я мог судить, руководствуясь опытом семимесячного пребывания на фронте, у русских было очень мало авиации. Им приходилось использовать немногие имевшиеся самолеты на других, более важных участках фронта. Интересно, на каких именно? Тайна!
Мы не знали, какую часть оккупированной территории им удалось освободить. У нас были сведения, что русские закрепились в Кантемировке (60 километров к северу от нас по железной дороге) и Миллерове (65 километров к югу тоже вдоль железнодорожной ветки Миллерово - Воронеж, проходящей также через Чертково и Кантемировку). Мы также знали, что Старобельск (около 100 километров к западу от Черткова) пока не занят русскими и там все еще располагается штаб ARMIR{13}.
* * *
Наш боевой дух несколько укрепило известие, что наша почта, которую до сих пор держали в штабе, отправлена в Харьков немецким "аистом". Там были и мои письма. Я сообщал родителям, что жив и невредим, и просил их записать меня на обучение на третий курс университета. Позже я узнал, что лишь одно из писем попало по назначению, и то очень нескоро. Немецкий "аист" перевозил только немецкую почту. Поэтому в штабе скопилось огромное количество писем, но самолет за ними никак не прилетал.
В те дни я снова встретился с Борги, моим vecchi из 2-й батареи. Было удивительно приятно почувствовать, что мои бывшие солдаты до сей поры уважают и любят меня. Но я в зародыше задавил каблуком моего подкованного ботинка импульс принять еще ряд благородных решений, чтобы быть достойным уважения.
У Борги был маленький таз, и я впервые за долгое время помыл мои больные и очень грязные ноги в теплой воде.
За все время нашего пребывания в Черткове мне только один раз удалось вымыть лицо и руки с мылом и в теплой воде. Было несправедливо занимать для личных нужд крошечную печь, где всегда стояли котелки с едой или большая посудина со снегом, из которого получали питьевую воду.
А вскоре я встретился со своим ординарцем Реджинато. Ах, если бы я вновь увидел Цорци! Но надежды на это не было.
Реджинато, коренастый здоровяк из Венето, стал моим ординарцем незадолго до начала отступления, когда его предшественник уехал домой в отпуск. Реджинато привез мой фотоаппарат. Сколько фотографий я теперь смогу сделать! Но после недолгого раздумья я решил воздержаться. Меня не привлекала мысль, что кто-то когда-нибудь может испытать удовлетворение, глядя на запечатленные на моих фотографиях бесконечные страдания. Поэтому в Черткове я сделал всего несколько снимков: Реджинато сфотографировал меня на фоне дома. Верный ординарец оставался со мной до самого конца осады. Его ноги были покрыты язвами, но он ходил достаточно уверенно.
* * *
Я не мог смириться с отсутствием в городе Джимонди и Джузеппини. Эти люди очень помогли мне в первую ночь отступления и твердо пообещали, что, если я не смогу идти, они разделят мою судьбу, какой бы она ни была.
Я ничего не слышал о Джимонди, уроженце Бергамо. Но мне рассказали, что Джузеппини, седой крестьянин с равнины Лоди, который всегда летом носил на шее платок, хотя это не соответствовало уставу, погиб в "Долине смерти" во время штыковой атаки. Огонь русского пулемета долго не давал нашим солдатам поднять головы.
Они лежали вжимаясь в снег, не имея возможности миновать пулеметчика. Потеряв терпение и обозлившись, Джузеппини внезапно вскочил и резко рванулся вперед, зажав в зубах кинжал. Очередь словно перерезала его тело пополам. Так встретил свой конец капрал Джузеппини.
Я также узнал о гибели молодого сержанта, который всегда был своего рода мальчиком на побегушках у нашего батальонного командования. До начала отступления все в один голос твердили, что он удивительно способный, подающий большие надежды юноша. Так нам нравилось, хотя это было явным преувеличением. Парень вызывал всеобщую симпатию, поскольку охотно брался за любое дело, выполняя все задания с неизменной приветливой улыбкой.
