Михаил Воронецкий - Мгновенье - целая жизнь
Шеренги сломались. Рабочие наперебой пожимали Феликсу руки. Подошел и офицер-инструктор, взволнованный и растроганный, он тоже молча пожал всем руки.
Рабочие, которым предстояло бросить свою жизнь на карту, всё повторяли:
— Ничего! Справимся!
— Освободим!
— Вот будет радость!
В семь часов вечера все в последний раз собрались в квартире на Иерусалимских Аллеях. Приехал и офицер-инструктор, хотя миссия его уже закончилась. Сидели тихо, разговор не клеился. Время тянулось мучительно долго. Феликс то и дело посматривал па часы.
— Еще только восемь…
— Еще только девять…
Но вот стрелки подошли к десяти. Феликс поднялся, сказал:
— Ну, товарищи… Готовьтесь. Иду телефонировать смотрителю. Не позже, чем через полчаса, вернусь.
Вот и тайная квартира с телефоном. Феликс откашливается, снимает трубку, просит соединить с тюрьмой Павнак. Мучительно долго не удается соединиться. Наконец на другом конце провода телефон включился.
— Кто у телефона? — спрашивает Кон якобы усталым голосом.
— Смотритель подследственной тюрьмы…
— Говорит обер-полицмейстер Майер.
— Слушаю, ваше превосходительство!
— Не позже как через час… к вам явится жандармский ротмистр фон Будберг… с моим предписанием. К этому времени должны быть подготовлены… к отправке в Десятый павильон Варшавской цитадели… следующие заключенные… Запишите точно фамилии.
— Слушаюсь, ваше превосходительство!
Феликс медленно, иногда повторяя фамилию по нескольку раз, диктует.
— Записали?
— Так точно, ваше превосходительство!
— Прочтите.
Смотритель перечитывает фамилии десяти смертников. Все точно.
— Действуйте без промедления. К приходу команды все должно быть готово. Приготовьте тюремную карету. Конвоя не надо. Ротмистр приведет свой конвой. Все ясно?
— Так точно, ваше превосходительство!
— Чтобы задержки не было.
— Слушаюсь! Все будет исполнено в точности!
Феликс бросает трубку, скатывается по лестнице и летит на Иерусалимскую.
— Все, товарищи! Вас ждут.
«Фон Будберг» хорошо поставленным голосом, с немецким акцептом, командует (он уже входит в роль):
— Строить команду!
Марцелий, на мгновение приняв стойку «смирно», в свою очередь командует:
— Выходи строиться! Живо! Живо! Построились, Марцелий докладывает:
— Команда построена, ваше высокоблагородие!
«Ротмистр» негромко приказывает:
— Шагом марш!
Пошли. Цок. Цок. Цокают подковки сапог. Над отходящей ко сну Варшавой густо высыпали в высоком темном небе белые осенние звезды. Свет фонарей полосами пронизывает ажурную листву еще не облетевших лип, дубов, ясеней, тянущихся вдоль аллей. Над черной линией крон провалы окон: варшавяне рано укладываются спать. На улицах редко где метнется за угол прохожий.
Чеканя шаг, размеренно-быстро движутся по середине булыжной мостовой. Впереди рубит почти строевой шаг товарищ Юр — он же «ротмистр фон Будберг». За ним, отстав на два шага, — товарищ Марцелий. За старшим команды — в колонне по двое печатают шаги нижние чины.
О чем думают они сейчас? Да и думать-то особенно некогда: вот уже темнеет высокая каменная стена, над которой виднеются два ряда окон тюрьмы под козырьками. Белеют каменные столбы железных ворот, по обе стороны от которых два одноэтажных здания — канцелярия.
У ворот уже ждет старший надзиратель: Юр отдал ему пакет.
Ворота отворились, команда вошла, и за ней снова с лязгом щелкнул замок. У канцелярии увидели тюремную карету с кучером на козлах. Каждый невольно подумал: раскроются ли ворота снова? И когда?
— Быстро смотрителя! — приказал Юр надзирателю.
— Он ждет вас в канцелярии, ваше высокоблагородие…
«Не ловушка ли? — мелькнуло было в голове. — Впрочем…»
Но на размышления времени уже нет. Спокойно вошел в канцелярию:
— Готово?
— Так точно, — немного громче, чем следовало, отвечает смотритель и отдает приказание старшему надзирателю: — Выводи арестованных. — И снова к «ротмистру»: — Его превосходительство уже телефонировал мне…
— Знаю. Пошевеливайтесь.
— Уже выводят.
— Бумага о сдаче арестованных заготовлена?
— Так точно.
— Давайте.
Взял у смотрителя бумагу, вышел. Арестованных построили в коридоре. Стал пересчитывать;
— Один, два, три…
— Прикажете ввести в канцелярию?
— Не надо. Ведите прямо во двор.
Вернулся в канцелярию. В графе «сдал» расписался смотритель, в графе «принял» — «ротмистр фон Будберг».
Простился со смотрителем, вышел во двор.
Арестованных уводили поодиночке.
Все шли покорно. Только один, выйдя во двор, все оглядывался, искал щели. Старший команды — Марцелий — схватил его за шиворот, крикнул:
— Ну-ну, смотри у меня!
Подошли смотритель тюрьмы и «фон Будберг».
— Буйные есть?
— Есть и буйные.
— Иванов! — голос слегка дрожит от предельного нервного напряжения.
— Слушаю, ваше высокоблагородие! — подскочивший Марцелий вытягивается в струнку и берет под козырек.
— Пять конвойных внутрь кареты, двое на козлы. Ты и еще двое — сзади.
— Слушаюсь, ваше высокоблагородие!
— Я поеду вперед и буду ждать у ворот Цитадели.
— Слушаюсь, ваше высокоблагородие!
— Трогай.
Ворога растворились. Карета выехала с тюремного двора.
Феликс Кон и Зофья, проводив «команду», простились с хозяевами квартиры и тут же уехали на другую, куда должны были стекаться все сведения о ходе операции.
Долго не было никаких известий, наконец в половине первого ночи внизу на лестнице послышались торопливые шаги. Дверь распахнулась. Вбежал совершенно обессиленный Юр и крикнул с порога:
— Все удалось!
Феликс и Зофья кинулись его обнимать. Юр тут же сбросил ротмистрскую форму, сказал:
— Извините, товарищи, я очень устал. — И ушел. Его, конечно, не задерживали.
Тюремный кучер хорошо знал дорогу к Цитадели. Далеко ехать с ним было нельзя. Когда отъехали от тюрьмы за два квартала, Марцелий крикнул ему, чтобы остановил лошадей.
— Чего там? — недовольно спросил кучер, натягивая вожжи.
— Что-то с колесом.
Кучер слез на мостовую, наклонился к колесу. В этот момент спрыгнувшие с козел «полицейские» связали его и кинули в карету. И только тогда сидевшие внутри рабочие объяснили ничего не понимающим арестованным, что их выкрали из тюрьмы.
Все это заняло несколько минут — не больше. Лошадей погнали за город, к хутору товарища Стефана, который встретил карету у забора и сообщил, что ничего подозрительного в округе нет. Открылись ворота, загнали карету, сняли шинели, переоделись в приличную одежду, хранившуюся у Стефана, и стали прощаться. Марцелий сказал:
