Е. Бертельс - Низами
Повидимому, многих из близких поэту людей к этому времени уже не было в живых:
Выпью я вина в память о друзьях, скончавшихся в чужбине,
Из которых ни одного я более не вижу на месте.
Возможно, что и с сыном у старика были какие-то размолвки, ибо он жалуется на одиночество:
От любви людей я отвратил лицо,
Своей родней себя же самого нашел.
Если влюбленным я и покажусь очень злым,
Все же лучше мне стать моим собственным возлюбленным.
Материальное положение поэта ухудшилось. Получил ли он обещанный дар из Мераги - неизвестно, но о достатке говорить уже не приходятся:
Если нет у меня жаркого из седла онагра,
То и мучений от могилы утробы нет[90]].
И если нет передо мной прекрасного палудэ[91]],
То пищей своей я делаю выжимки своего мозга.
И если высохло мое масло в кувшине,
Я от отсутствия масла мучительно расстаюсь с жизнью,
словно светоч.
Так как тело мое пусто от «барабанных»[92]] лепешек,
То я, словно барабан, не разрываюсь от затрещин.
В довершение ко всем невзгодам Ганджу постигло страшное землетрясение:
От этого землетрясения, что разорвало небо,
Города исчезли в земле.
Такая дрожь напала на горы и долы,
Что пыль поднялась выше ворота небосвода.
Земля стала беспокойной, как небо,
Кувыркающейся от игры времени.
Раздался один звук дуновения последней трубы,
Так что рыба отделилась от горба коровы[93]].
У небосвода рассыпались сцепления,
У земли сломались сочленения.
Столько сокровищ в тот день пошло на ветер,
Что Ганджа в ночь на субботу исчезла из памяти.
От стольких жен и мужей, юных и старых,
Не осталось ничего, кроме надгробного плача.
Легкомысленная жизнерадостность никогда не была свойственна Низами. Он сам говорит, что его уже в юности считали серьезным не по возрасту. Но не характерен для него и пессимизм.
Однако беды, омрачавшие последние годы поэта, приводят его к восклицанию:
Блаженна та молния, что жару отдала душу,
В один миг родилась и в один миг умерла,
Не застывшая свеча, которая, загоревшись,
Несколько ночей терзалась в предсмертной муке, а затем умерла.
Но несмотря на все эти беды, на одиночество и нищету, именно в эти годы Низами осуществляет самый грандиозный из своих замыслов - огромную двухтомную поэму об Александре Македонском.
Установить точную дату завершения этой поэмы трудно. Поэт сам ее не указал, и определять ее приходится только на основании догадок. Так как в предисловии к поэме говорится о «Семи красавицах» как о произведении, уже законченном, то ясно, что работа над последней поэмой началась после июля 1196 года. В некоторых рукописях есть указание на 597 (1200/1201) год. Приписка эта, сделанная очень плохими стихами, Низами принадлежать не может, но она частично близка к истине.
Поэма носит название «Искендер-намэ» («Книга Александра»), но каждый том ее имеет еще особое название. В эти названия переписчики внесли большую путаницу, но можно уверенно полагать, что сам поэт первую книгу назвал «Шараф-намэ» («Книга славы»), а вторую - «Икбаль-намэ» («Книга счастья»).
Во второй книге Низами упоминает, что ему исполнилось шестьдесят лет. Если дата рождения (1141) правильна, то, следовательно, «Икбаль-намэ» писалась в 1199-1201 годах. Но она не могла быть написана в особенно короткий срок, ибо и возраст и болезнь не допускали такого усиленного труда. Тогда «Шараф-намэ» могла быть написана только между 1196-1200 годами. А так как объем ее очень велик и сам Низами, как мы увидим, придавал ей исключительное значение, то можно допустить, что подготовительная работа к ней шла уже в период создания «Семи красавиц».
Поэма посвящена представителю Ильдигизидов, сыну Джихан-Пехлевана - Нусратаддин Абу-Бекр Бишкин ибн-Мухаммеду, вступившему на престол в 1191 году, после гибели своего деда Кизил-Арслана. Поэма, повидимому, не была никем заказана; тему Низами выбрал по своему желанию. Но когда он ее закончил, ряд правителей выразил желание приобрести ее. Низами передал ее тому, кто был ближе всех:
Раз пришел такой приказ от государя:
«На паше имя начерти этот рисунок»,
По. словам шаха увлажню я мозг,
На слова же других отвечу отказом.
Имя этого же правителя мы находим и во второй части поэмы. Но во второй части в некоторых рукописях появляется еще имя правителя Мосула-Иззаддин Мас'уд. Указание на Мосул приводит нас к правившему там в то время дому Зенгидов. Но в этом доме с таким именем правителей было два: Иззаддин Мас'уд I ибн-Маудуд (1180-1193) и Иззаддин Мас'уд II ибн-Арслан (1211-1219). Если мы Признаем, что поэма посвящена Мас'уду I, то тогда нужно будет заключить, что она была закончена до 1193 года, а это никак не может быть увязано с хронологией других поэм. Если же признать, что имеется в виду Мас'уд II, то возникает другое затруднение. По традиции считается, что Низами скончался в 1203 году. Посвятить поэму правителю еще до вступления его на престол он едва ли мог, тем более не мог называть правителем того, кто тогда еще не правил. Остается допустить, что традиционная дата смерти неправильна и что Низами умер после 1211 года. К этому вопросу мы еще вернемся далее.
Двойное посвящение мы видели уже и в «Хосров и Ширин». Но там это были представители одной династии. Здесь же мы находим имена людей, друг с другом никак не связанных. Но в поэме есть строки, повидимому, объясняющие это несколько странное явление. Поэт говорит, что получил такой приказ:
Нам дай эту жемчужину - самоцвет.
Если же нет, то уходи из сада.
Иначе говоря, ему было предъявлено требование в очень резкой форме, даже подкрепленное угрозой. Угрозы были, надо думать, вполне реальные, ибо о «венценосных меценатах» Низами тут же отзывается очень резко:
Все люди зарились на эту мою книгу,
Однако она была сочинена с посвящением ему.
Ни у одного из повелителей, виденных мною, кроме него,
Я не видел места для отшельников.
Я видел головы, опорожненные от мозга.
Которые гнусно снесли много других голов
Дверь зазывает, а стол с угощением пуст,
Все - тощее, без всякого жира.
Все они - торговцы с природой менялы,
Мучители тех, кто на их иждивении.
Сопоставляя все эти факты, можно допустить, что Низами закончил поэму и кому-то собирался посвятить ее. Ильдигизид Бишкин прослышал об этом и потребовал поэму себе, угрожая в противном случае изгнать поэта из Ганджи. Сопротивляться Низами, конечно, не мог и вынужден был включить в поэму это посвящение. Но в 1210 году Бишкин умер; поэт освободился от своих обязательств и поднес поэму Мас'уду II, вступившему на престол в 1211 году. Рукопись с первым посвящением получить обратно из дворцовой библиотеки Низами уже не мог. С них снимались копии, и так получились две редакции поэмы, отстоящие друг от друга по времени лет на десять.
