Жюль Ренар - Дневник
Луга, и снова луга. Похоже, что здесь живут одни только быки. Я подумал: «Почему ферма расположилась именно здесь, а не в другом каком-нибудь месте?..» Филипп сказал мне, что поблизости есть источник, который никогда не пересыхает. Вот вам и объяснение.
Сам Филипп немножко стесняется и своего ружья, и ягдташа, и своего барского пальто, особенно когда приходится проходить мимо поля, где за плугом идет знакомый крестьянин.
Вот луг, который дядюшка Перрен выиграл в карты у деда Шата. Сам Перрен как-то в воскресенье проиграл лошадь с телегой, но через неделю отыграл обратно…
28 сентября. Заяц толст, тяжел, и мы бледнеем почти так же, как если бы мы только что убили человека.
17 октября. О, эти поэты-почвенники, от которых даже не припахивает навозом.
* Бал. Музыкантов трое: отец играет на скрипке, сын на треугольнике и мать — на виолончели; но она только притворяется, что играет: ее виолончель молчит. Она даже не решается коснуться смычком струн.
* Из всего, что мы пишем, потомство сохранит самое большее одну страницу. Я хотел бы сам выбрать для него эту страницу.
22 октября. Мольер. Гитри читает нам «Мизантропа», и так умно читает, как никогда не приходилось слышать зрителям в театральном зале. Удивительно, до чего у Мольера тусклые образы, но зато какое горькое красноречие! Неудержимый смех и неудержимые слезы.
26 октября. Солнце уменьшается на нитке горизонта, как будто стягивают узелок.
29 октября. Болтлив, горласт, пошл, невыносим. Ему достаточно четверти часа, чтобы обнажить до конца свое страдающее сердце, сердце маленького литератора. Разойдется ли его книга? Возьмет ли у него издатель следующую? Он рад стать рогоносцем, если из этого можно извлечь «шедевр».
Он знал нищету. Теперь ему хочется быть уверенным, что то, что он делает, хорошо.
30 октября. Никогда не жаловаться самому и утешать других.
31 октября. Страшное дело — надевать фрак, сидеть на одной половинке зада, есть, не чувствуя вкуса, говорить без увлечения, потом играть в карты или смотреть, как играют другие.
Некоторые дамы заявляют, что не видят у Гитри ни капли таланта, и говорят это таким тоном, будто хотят сказать: «Этот господин не предлагает мне переспать с ним».
Хорошенькие женщины болтают, улыбаются, едят и пьют, как ангелы, потом, распустив пояс, усаживаются за карты, словно старые ведьмы.
Они едят грушу вилкой, да и во всех случаях жизни ведут себя так, словно перед ними груша и вилка.
24 ноября. То, что в театре называют новой ситуацией, — это просто невозможная ситуация.
26 ноября. «Рыжик». Читаю его Антуану. Перед сценой в амбаре слышу: «Но это же чудесно». С этой минуты читаю более уверенно, то есть не так хорошо. Впрочем, на этот раз я ничуть не взволнован. После сцены на сеновале я чувствую, что пыл мой гаснет, и моя аудитория чуть от меня ускользает. Антуан закуривает сигарету, я слышу звонки, шаги в коридоре. Начинаю комкать. Когда мосье Лепик расчувствовался, пошло лучше. Конец.
— Это чудесно, — повторяет Антуан. — В одном месте совсем небольшая длиннотка. (Он не может точно сказать, в каком именно. Конечно, там, где я почувствовал, что комкаю.) Но это так, к слову сказать. Редко приходилось слушать что-либо равное этому. Я просто не верил, что вы сможете сделать такое из «Рыжика», вам обеспечена сотня представлений.
— Вы не блефуете?
— Я на это не способен.
— И вы согласны играть Лепика?
— Еще бы.
Тут я замечаю, что уже надел шляпу. Медленно снимаю ее. Антуану это явно по душе.
* Как быстро утомляет радость! Ни за какие блага мира я не согласился бы быть слишком счастливым. Радость ложится на сердце, как кусок обжигающего льда.
1 декабря. Не следует говорить всей правды, но следует говорить только правду.
2 декабря. Театр. Избегать вульгарных эффектов и не давать комическим персонажам смешные имена.
10 декабря. В моем памятнике выдолбите маленькую дырочку на макушке, чтобы птицы прилетали туда пить.
22 декабря. Если бы я писал не то, что умею писать, посмотрели бы вы, какая получилась бы гадость!
26 декабря. Ирония не иссушает: она сжигает лишь сорную траву.
28 декабря. Писать «Дневник» и заносить туда лишь заметки прошлого года. Никто бы их не узнал. И мысли, потеряв свою новизну, показались бы всем страшно глубокими.
29 декабря. «Рыжик». Читаю у Гитри. После сцены со служанкой он говорит: «Превосходно». После сцены самоубийства: «А это хорошо». Дочитываю пьесу, немного комкаю. Когда кончаю читать, вижу у него на глазах слезы.
— Превосходно, — говорит он.
— Теперь, — говорю я, — приступим к критике.
— Подождите! Во-первых, необходимо отдать пьесу в «Комеди Франсез». Я, только я один смогу вам сыграть мосье Лепика. Его доброту… (Я думаю про себя: «Мосье Лепик не добрый человек; это человек, у которого бывали минуты щемящей растроганности».)
Гитри настаивает. Я отвечаю, что не могу.
— Критики! — требую я.
— У публики перехватит дыхание; не следует слишком волновать ее. После ухода мадам Лепик я свел бы все остальное к пяти страничкам. Тут зритель желает лишь одного: чтобы отец и сын упали друг другу в объятия. Ничего не надо, кроме комического и трогательного. Убрать жестокости и общие фразы: Рыжик о семье — слишком жестоко, так напыщенно он говорить не может, мосье Лепик об уступчивости мужей, и т. д. — это вычеркнуть. Вообразите, что вы обрабатываете кожу, а все прочие чесучу. Не надо, чтобы Рыжик был мучеником. У Антуана ни за что не получится огромная и жалостливая доброта мосье Лепика. Надо, чтобы в каждой фразе мосье Лепика чувствовалось: «бедный мальчик», чувствовалось бы, что он ласково гладит волосы Рыжика, по-отечески дергает его за ухо. Придумайте что-нибудь в сцене Рыжика и служанки. Пусть у зрителя не создается впечатления, что Рыжик — месть Жюля Ренара.
1900
1 января. Ростан написал обо мне письмо министру Лейгу. Мадам Ростан пересказывала отдельные фразы Маринетте, а та передала их мне. На глазах у меня выступают слезы, сердце радостно бьется. Я буду награжден орденом.
Должно быть, министр счел Ростана просто сумасшедшим.
Как он несчастен, наш бедняга Ростан! Считает, что его «Орленок» скучная вещь. Еле держится на ногах. Засыпает не раньше шести часов утра; каждый день доктор делает ему уколы, не знаю какие.
2 января. Они говорят «смело» там, где следовало бы просто сказать «похабно».
