Игорь Оболенский - Мемуары фрейлины императрицы. Царская семья, Сталин, Берия, Черчилль и другие в семейных дневниках трех поколений
Но мама конечно же запретила это делать и пригласила всех в дом.
Анатолий Францевич оказался очень приятным собеседником. Мама, кажется, окончательно подпала под его обаяние и даже преподнесла ему в подарок рог для вина.
Когда часы пробили полночь и все стали расходиться, мама озабоченно спросила Анатолия Францевича, есть ли ему где ночевать. Но тот ответил, чтобы мама не беспокоилась, так как он остановился у своего хорошего знакомого. И назвал фамилию заместителя председателя КГБ Грузии. Мама конечно же удивилась знакомствам Анатолия Францевича, но не подала виду.
Перед тем как покинуть наш дом, Анатолий Францевич спросил, не может ли он чем-то оказаться нам полезен в Москве. А как раз утром звонил мой брат Георгий, который, будучи страстным любителем футбола, посетовал, что не смог достать билет на очень важный матч. Об этом я и сказала гостю.
На следующий день мы с подругой показали Анатолию Францевичу Тбилиси, поднялись на фуникулере на Мтацминду. А ночным поездом он уехал в Москву.
Через день позвонил удивленный Георгий и спросил, откуда у нас такие знакомства. Ничего не понимающая мама спросила, что он имеет в виду. И брат рассказал, что вечером к нему явился человек в форме полковника КГБ и принес билет на футбольный матч. В общем, в итоге выяснилось, что этот Анатолий Францевич занимал большой пост в ведомстве Берии.
Самое удивительное, что он потом переписывался с мамой. Я сразу сказала, что писать письма не буду, так как плохо владею русским языком. Что на самом деле было неправдой – я же в Саратове в русской школе училась и знала русский даже лучше, чем грузинский.
Но подобное объяснение сработало, и Анатолию Францевичу писала мама. Она даже хранила его письма…
* * * * *Мы с мамой были большими друзьями. Все время проводили вместе и говорили обо всем.
Как-то шли по проспекту Руставели, и нас догнал мой университетский знакомый. «Можно я вас с подругой приглашу в кино?» Я ответила, что со мной не подруга, а мама и в кино мы не пойдем, потому что я это не люблю.
Мама потом шутливо корила меня: «Почему ты отказалась? Хорошо бы время провели».
Тем более что я на самом деле обожала кино. Мама даже говорила, что я должна выйти замуж за киномеханика, потому что все свободное время проводила в кинотеатрах, смотрела все новые фильмы…
* * * * *В 1950 году в ГОКСе (обществе культурных связей с зарубежными странами) делали альбом грузинских красавиц. Меня тоже позвали сниматься. Хотя я никакой красавицей не была. Может, цвет лица только был приятный. Как говорила Медея Джапаридзе, «неуловимое очарование» было.
Сниматься меня уговорили пойти Медея Яшвили и Медея Джапаридзе. Да и мама тоже советовала, говорила, что хотя бы карточки будут.
Несколько дней меня снимали – то в одной позе, то в другой. То одну руку заставляли поднять, то другую приблизить к лицу. В общем, снялась я.
А в 1951 году нас выслали в Казахстан, и конечно же никакая моя карточка в книгу не попала. Фотографии мне потом подруги прислали в Казахстан, но я не знаю, где они. Я вообще никогда за этим не следила.
Хотя меня ведь и в кино приглашали сниматься. Как-то в театре встретил Цико Долидзе и стал уговаривать. Но я была категорически против. Тогда он отправил своего ассистента к маме. А та даже удивилась – чего это, мол, хотят ее дочь снимать, она же некрасивая. У нее еще на полке стояло достаточно неудачное мое фото. Я вообще нефотогеничная.
Потом ко мне приходил ассистент в публичную библиотеку, где я занималась. Но я стояла на своем – не хочу! Медея Джапаридзе уговаривала, Лиана Асатиани, но я так и не согласилась.
«Хотя бы на фотопробы сходи, – уговаривал меня ассистент режиссера. – Может, тебя и не возьмут сниматься еще». Но я сказала «нет». И не жалею об этом.
Знаете, в старости я стала похожа на мать. А раньше говорили: «Твоя мама красивее, чем ты». Даже в деревне в Мегрелии, когда я приехала, сказали: «Как досадно! У Бабошки и такая дочь». Я обиделась: «Какая дочь? Неужели я такая страшная?»
Я никогда не считала себя красивой. А мне почему-то иногда писали стихи, присылали письма-объяснения. Я часто, не читая их, складывала в коробку.
Уже находясь в ссылке, я сказала маме, как, должно быть, удивятся те, кто обнаружит коробку, полную стихотворений и писем с признаниями в любви. На что мама улыбнулась и сказала, что она прекрасно знала об этих письмах и кое-что успела взять с собой…
* * * * *Тот день я не забуду никогда. Возвращаясь домой, я заметила на улице черный лимузин, в окне которого мелькнуло знакомое по портретам лицо в пенсне.
Дома сказала маме, что, кажется, видела Берию.
«Если Берия в Тбилиси – жди беды», – ответила она.
Это было 25 декабря 1951 года. Вечером я готовилась к экзамену по марксизму-ленинизму. У меня на столе были разложены книги-конспекты, и я занималась, не хотелось осрамиться. Сказала маме, что еще поработаю, а потом лягу спать, чтобы утром с ясной головой продолжить заниматься.
Только легла – стук в дверь. Оказалось, к соседям. Но мы слышим, что спрашивают Масхарашвили. Я еще подумала: «Черт побери, что им надо?! Я теперь заснуть не смогу!»
Через мгновение стучали уже в нашу дверь. Мама только приоткрыла, как в комнату, словно свирепые звери, влетело восемь человек.
Во второй комнате брат Георгий сидел. Его тут же схватили за руки. Мама бросилась к нему: «Георгий, что ты сказал?» Тогда ведь было достаточно только одну фразу произнести, чтобы десять лет лагерей получить.
«Нет, – говорят непрошеные гости, – мы не его арестовываем. Мы вас всех высылаем».
Брат тут же схватил наволочки и принялся бросать туда мамин архив фото. Потому он и сохранился.
Один из чекистов, русский по национальности, был очень доброжелательный. Маме помогал советами: это положите, это может понадобиться. Мама была растерянна.
А я ничего не собирала, сидела в кресле и плакала.
Платье только взяла. Его за день до этого принесла моя подруга Медея Яшвили.
Продается, говорит, а у меня нет денег. Но оно было так очаровательно, что я сказала: «Бери! Не позволю тебе его вернуть. У тебя же есть возможность выплачивать по частям».
И она оставила его у меня. «Хорошо, я подумаю».
Я когда выходила из нашей квартиры, обернулась. Так уютно у мамы было – цветы, занавески… И сразу увидела Медеино платье и схватила.
А еще мой руководитель в университете Георгий Джибладзе дал мне книгу, привезенную из Ленинграда.
«Татули, – сказал. – Я даю тебе мою жизнь».
Книга называлась «История эстетики», на английском, я тогда могла читать на этом языке.
Я вспомнила, как он мне эту книгу дал, с каким предупреждением.
