Игорь Оболенский - Мемуары фрейлины императрицы. Царская семья, Сталин, Берия, Черчилль и другие в семейных дневниках трех поколений
Я вышла, рухнула на улице на землю и заплакала. В это время на «виллисе» приехал чекист и спросил, почему я рыдаю. Я объяснила, что там моего сына расстреливают за то, что он отказывается подписать бумагу на вечное поселение.
На что чекист положил руку мне на плечо и сказал: «Мамаша, ничего вечного нет».
Слова этого доброго человека привели меня в чувство. Все время пребывания в Казахстане они словно придавали смысл моей жизни и приободряли. Никогда не забуду чекиста Арисланова.
Почту нам привозили на верблюдах раз в три месяца. Из-за страшной грязи не могли прийти машины. А как мы ждали вестей из Грузии!»
* * * * *Мы жили надеждой, что завтра-послезавтра нам дадут разрешение вернуться домой. Начальник местного КГБ был по фамилии Курочкин. Мы между собой называли его Катамадзе (от грузинского «катами» – курица). Хороший, между прочим, был человек.
Каких только историй я там не видела.
Среди ссыльных была семья Михаила Чавчавадзе. Он в 1921 году уехал из Грузии во Францию, женился там на русской, у них родилось две дочери – Ольга и Дарико.
Уговорить их вернуться на родину в Париж приезжал митрополит Крутицкий. Обещал, что здесь с ними все будет в порядке. Они поверили и решили поехать в Грузию. Поскольку во время первого визита хотели просто осмотреться, то не взяли с собой ни денег, ни вещей. Только Дарико взяла с собой одного зайчика игрушечного.
В СССР Чавчавадзе тут же арестовали и присудили 25 лет лагерей. А его семье – ссылку в Казахстан.
Дочь Михаила Ольга пешком 200 километров прошла до железнодорожной станции, добралась до Москвы и прямиком направилась к митрополиту, чтобы рассказать, что с ними сделали. Тот обещал помочь. Дал Ольге денег, купил обратный билет и отправил в Казахстан. Когда она вернулась, ее полагалось арестовать – ведь она самовольно покинула место ссылки.
Тогда наш друг, врач, уложил ее в больницу и без симптомов вырезал аппендицит. И потом еще два месяца держал в больнице. За это время она написала письмо митрополиту, и тот смог помочь.
Михаила освободили из лагеря, а семье позволили вернуться из ссылки.
Михаил с женой остались в Тбилиси. Ольга уехала обратно в Париж. А Дарико, очень красивая девушка, закончила свои дни в клинике для умалишенных – ее изнасиловали казахские чекисты, и она сошла с ума.
Когда Михаил Чавчавадзе умер, его похоронили в Кахетии. Причем гроб нес секретарь райкома партии, все потом это очень обсуждали…
В одной из юрт жила Варвара Вачнадзе, балерина, ученица Анны Павловой. В ее юрте не было окон, она сама их прорезала, повесила вместо занавесок сарафаны.
Все стены были завешаны фотографиями великой балерины, Вачнадзе о ней много рассказывала. Она была в восторге от Павловой. «Анна Павловна была огромной личностью! Мало того что бесподобная артистка, так она еще очень хорошо обращалась с нами!»
Сама Вачнадзе была замужем за французом. В Грузию приехала в гости к сестре, и ее арестовали прямо на перроне.
Помню, я зашла к ней, а она сидит и на английском языке пишет письмо Вячеславу Молотову, министру иностранных дел СССР. Просила, чтобы ей позволили уехать к мужу, так как он слепой и Варвара очень беспокоилась, кто за ним ухаживает.
Я не выдержала и спросила:
– Неужели вы, Варвара Иосифовна, думаете, что Молотов это прочтет?
– Что ты мне такое говоришь, Татули? Я с такой надеждой пишу!
– Правду я вам говорю.
Конечно же на ее письмо не было никакого ответа.
А я, представьте, отправила телеграмму Хрущеву. «Прошу свидания, спецпереселенка Тамара Масхарашвили». Написала адрес – «Москва, Кремль, Никите Хрущеву». И ее у меня не только приняли, но и отослали в Москву.
Дело в том, что я постоянно сидела на почте, ждала писем от Тенгиза. И в один из дней решила сама послать телеграмму. Телефонист был пьян и, видно, не разобрал, куда ее отправляет.
Через пару дней заходит ко мне надзиратель: «Что вы наделали? Вас вызывают в район!»
Я поехала и тогда и познакомилась с Курочкиным.
– Напишите, что вы хотите, – сказал он мне.
– Нет, я требую личного свидания с Хрущевым. Пусть меня под конвоем доставят в Москву.
Но, разумеется, так ничего я и не добилась. Но зато Курочкин спросил у меня, хочу ли я еще остаться в Ташкенте. Я ведь в райцентр добиралась через Ташкент.
Я ответила, что, конечно, хочу. И он дал мне десять дней, во время которых я гостила у папиного брата. Того самого, что поменял фамилию (ведь один его брат жил в Лондоне, а другого – моего отца – расстреляли) и жил в Ташкенте. Хорошо провели время, ели бишбармак…
Письма из Тбилиси мы получали раз в месяц, их доставляли на верблюдах. Я сохранила письмо своей подруги Медеи Яшвили. Иногда перечитываю его.
«Татулика, моя любимая девочка.
Как я могла подумать, что случилось то, что случилось. Прошло уже два месяца после этого, а я до сих пор не могу прийти в себя. Как видно, ты не получала моего первого письма. Потому что раньше Тины я написала тебе. Как только я получила твой адрес, сразу же прислала письмо.
Тетя Бабошка писала в первом письме, что Татули сложно написать письмо. Если бы ты знала, как я проклинала себя, что в тот вечер я не пришла к тебе. Я была на панихиде Сико Леонидзе и на похоронах встретила Бабошку. Не останавливаясь, поздоровалась с ней и прошла мимо. Спешила в институт. Потом мне показалось, что у нее было очень грустное лицо. Вечером вернулась поздно. Подумала, может, я пойду к ней, но постеснялась, потому что было поздно.
На второй день не помню, что было. Поздно пошла в институт и подумала, что последнюю лекцию пропущу и пойду к Татули. Не знаю почему, но очень хотела быть с тобой. Пришла в институт поздно. Встретила на лестнице ректора и Тасю, у обеих были опухшие глаза. Я удивилась – почему. Но как я могла представить, в чем было дело?
Потом я встретила Лену Казишвили, она тоже была с заплаканными глазами. Я не могла спросить, в чем было дело. Никто ничего не знал. В институте о чем-то говорили, но я большого внимания на это не обратила.
Вечером, когда мы вышли на улицу, Додо Абашидзе говорит мне: «Ты не знаешь, что случилось? Дело Гоги знаешь? Масхарашвили?» Потом Нелли отвела меня в отдельную комнату и накричала на меня: «Ты знаешь, что делается, или ты где?»
Я пошла домой, оказывается, все всё знают. Все мальчики пошли на вокзал, они раньше всех узнали. Я тоже пришла, но было уже поздно. Потом Тинка мне все рассказала.
Почему я раньше не знала?! Я, наверное, надоела тебе со своми переживаниями.
Потом я решила поехать в Москву.
Встретила твоего ухажера Нодара, спросила, что бы он сделал. «Я бы попытался что-нибудь сделать, а если не получилось – пошел бы за ней».
