Клэр Томалин - Жизнь Джейн Остин
И все же отчеты Джейн о визитах в Кент выглядят весьма радужными, во всяком случае на первый взгляд. Обычно она приезжала к брату и его жене в теплое время года. В отличие от стивентонских Остинов Эдвард жил в полном достатке, на широкую ногу. Джейн шутила в письме к сестре, находясь дома, в Хэмпшире: «Люди в этой части света так ужасающе бедны и так экономны, что у меня не хватает на них никакого терпения. Кент — единственное счастливое место, там все богаты»[111]. Она посещала Кент летом 1794 и 1796 годов, а в 1798-м вместе с родителями и Кассандрой впервые очутилась в поместье Найтов, Годмершем-парке. К тому времени у Эдварда и Элизабет уже родилось четверо детей — за Фанни последовали три сына, — и они ожидали пятого. Супруги переехали сюда из своего первого дома, Роулинга, по настоянию миссис Найт, которая сочла, что обширное поместье им теперь нужнее, чем ей, и переселилась в дом в Кентербери.
Сестры Остин скоро переменили свое не слишком почтительное отношение к миссис Найт на искреннее внимание и учтивость. Она оказалась человеком необыкновенно заботливым и щедрым. Щедрым до такой степени, что со временем назначила Джейн что-то вроде негласного ежегодного содержания, тем самым сделавшись единственной (во всяком случае, известной нам) меценаткой писательницы[112]. Благодарность той постепенно переросла в настоящую дружбу. Во всяком случае, миссис Найт была далека от того, что Джейн называла «счастливым безразличием богачей Восточного Кента».
Хотя и Роулинг прежде вполне устраивал Эдварда с семейством, Годмершем являл собой нечто совершенно другого порядка. Поместье располагалось в широкой, безмятежно-красивой долине реки Стауэр, между Эшфордом и Кентербери, вблизи старинного «пути пилигримов»[113]. В 1798 году в лесу водились олени, а плавно изогнутые холмы были усеяны живописными рощицами, предназначенными не только радовать глаз, но и служить убежищем для дичи. Просторный современный дом, как и в большинстве английских палладианских усадеб, располагался в величественном уединении. Землевладельцам совсем не хотелось, чтобы дома арендаторов портили им вид, так что парк был огорожен стеной и, чтобы войти или выйти, требовалось воспользоваться ключом (о чем упоминается в дневниках Фанни Остин). Центральная часть дома, выстроенная в 1730-х, могла похвастать великолепным холлом, отделанным мрамором и лепниной, а также огромными парадными комнатами. Крылья здания появились почти на полвека позднее; в одном располагались кухонные помещения, а в другом — грандиозная библиотека. Там Джейн однажды оказалась в полном одиночестве меж «пяти столов, двадцати восьми стульев и двух каминов — в моем единоличном распоряжении».
На другом, более крутом берегу реки был выстроен летний домик в виде греческого храма, куда так и тянуло прогуляться. Ниже находилась еще одна «обитель уединения», или, как ее называли, «Эрмитаж», а на реке стояла купальня. Детям очень нравилось купаться там и плавать на лодке. Была пешеходная дорожка-серпантин. Имелись огороженные фруктовые сады и большой ледник, чтобы снабжать поместье свежей провизией. До церкви можно было без труда дойти пешком, через парк и одну из запертых калиток; туда таким же образом добирались и владельцы еще нескольких окрестных усадеб. Эдвард держал лошадей, экипажи и фаэтоны для частых и приятных поездок в Кентербери или к соседям и мог не раздумывая истратить шестьдесят гиней на пару лошадей для выезда. Конечно, все это составляло разительный контраст со Стивентоном, где Остины, обзаведясь коляской в 1797-м, уже через год были вынуждены отказаться от нее.
В Годмершеме строго соблюдались все традиции, связанные с тем или иным временем года. Каждый год в январе и в июле Эдвард собирал на обед работников и арендаторов, и тогда в помещениях для слуг раздавались звуки барабана и свирелей; дамы на этих обедах не присутствовали. На Рождество пели веселые рождественские гимны, устраивали различные игры[114], танцевали. В Крещенский сочельник выбирали Короля и Королеву среди детей. Годовщины свадьбы Эдварда и Элизабет тоже отмечались всем семейством, а в дни рождения все дети на полдня освобождались от уроков со своими гувернантками. В доме держали птичек и котят. У Фанни даже была своя корова в коровнике, а еще маленькие грабельки, и она воображала, что вместе с работниками возделывает сады и косит траву. Эдвард был веселым отцом, который любил играть и шутить с детьми. Он учил Фанни ездить верхом, а однажды за завтраком пообещал ей шестипенсовик, если только она сумеет промолчать пять минут. Он обожал рыбачить и мог выйти пострелять дичь, но в настоящей охоте с гончими не участвовал. Летом он играл в крикет и устраивал вылазки на морское побережье, особенно в Рамсгейт[115] с его знаменитым пирсом. Он исполнял свои обязанности крупного землевладельца — участвовал в квартальных судебных сессиях в Кентербери, а когда возникла угроза французского вторжения, собирал добровольцев, занимался с ними, проводил построения в парке, а затем вывел маршем в Эшфорд для серьезных двухнедельных учений.
Просторный, полный воздуха и света дом был буквально создан для множества гостей. Его содержали в порядке десятки слуг. Во всех спальнях гостеприимно горели камины. Завтрак подавали в десять, а обед довольно поздно, в половине седьмого вечера; для тех же, у кого аппетит просыпался между этими трапезами, приносили подносы с закусками и напитками. Чаще всего в Годмершеме гостили сестры Элизабет, но и Остинов тоже приглашали нередко. Генри устремлялся сюда, когда только мог. Даже женившись, он приезжал несколько раз в году и всегда сам по себе — словно любимый холостой друг семьи[116]. Он знал, как вписаться в здешний домашний уклад, и умел завоевать расположение детей: раздавал шестипенсовики и участвовал в их играх. Он наезжал во время зимних праздников, участвовал в балах в Кентербери и Эшфорде и вывозил дам в театр, а по вечерам вслух читал Шекспира всем, кто только изъявлял готовность его слушать. Летом он ездил на скачки или сопровождал Элизабет во время прогулок, а однажды даже спас ее от разъяренного оленя, сломав при этом палец. Генри нравилось ездить из Годмершема в Рамсгейт и Дил[117]. Он ловил щуку и угря в Стауэре, охотился на куропаток, цесарок и коростелей. Наслаждался добрым французским вином из подвалов брата и с удовольствием пользовался его экипажем или фаэтоном. Ничего удивительного, что он называл Годмершем «Храмом наслаждений» и даже написал восторженное стихотворение, в котором представлял себя этаким современным пилигримом.
