Владимир Ионов - Житие тщеславного индивида
– Ну, тебе не привыкать работать с ГАЗом.
– Да уж! Машин и кузовов я там подастовал для «конторы». Кому только не делал! – Эвальд ерзал на сидении: ему явно не хватало что-то подложить под себя, чтобы лучше видеть дорогу.
– А что, ГАЗ теперь такой щедрый?
– Ну, у меня же Ходырев – приятель. Чуть что, я ему звоню, а он – Видяеву и все в норме.
– Молодец. То-то я смотрю, Янченков за тебя горой: «Эвальд у нас отлично работает в Горьком».
– Да, его кузов мне достался… Хорошо тогда всё совпало: я – новый собкор, Ходырев – новый первый в обкоме, Видяев – новый генеральный на ГАЗе. Говорю, давайте поможем друг другу.
– Переквалифицировался в снабженцы?
– Почти.
– Ничего, скоро вернешься в журналистику. Помнишь нашу договоренность: я возвращаюсь после командировки в Горький, а ты к этому времени подбираешь себе новое место?
– Не помню такого разговора. – Эвальд даже непроизвольно тормознул машину.
– У Борисовой был разговор в обкоме и у Германа в ТАСС.
– Ни того, ни другого больше нет ни в обкоме, ни в ТАСС. А я никакой расписки тебе не давал. И разговора никакого не было! Я что, для тебя эту машину делал? – сорвался на крик Эвальд.
– Зря ты её делал. Ты же в ней как карлик. Впрочем, всё по жизни.
Действительно, в обкоме уже не было ни Борисовой, ни Жмачинского, которые знали мои условия назначения Кессарийского. Ходырев принял без проволочек, но отфутболил к Карпочеву, работавшему теперь вторым секретарем, Корпочев сказал, что всё должна решать моя «контора». Круг замкнулся.
Кончился отпуск. Еду в ТАСС. Таланов рассказывает, что звонил Кессарийскому: тот впал в истерику, кричал, что тронется с места только через суд.
– А потом его поддерживает первый секретарь обкома, они там вроде корешат, – задумчиво произнес Таланов. – И чего ты уцепился за Горький? Может в «Эхо планеты» пойдешь? Там очень хорошо к тебе относятся.
– Спасибо. Я в Москву никогда не стремился и сейчас не хочу здесь жить. Да и негде. Пойду к Генеральному, скажу, что обо всем этом думаю.
– А что Генеральный тебе скажет? Он отправит ко мне, я – к Янченкову, тот – в кадры…
– Я вам мячик что ли? – сорвался я.
Новый Генеральный директор ТАСС Леонид Кравченко принял меня через день и был в курсе моих проблем – Толя Порошин, бессменный помощник всех генеральных, написал ему подробную записку.
– Ну, и что вы уперлись в ваш Горький? – начал Генеральный, провожая меня к столу. – Город, конечно, хороший, но не последний же на карте. Я слышал, вам предлагали работу и в центральном аппарате агентства. А в Горьком, кстати, обком на стороне вашего преемника, и мы не хотели бы портить отношения с Ходыревым. А что вы бы мне предложили? Готов помочь, если это в моих возможностях.
– В Горьком скоро уходит на пенсию собкор «Советской культуры». Могли бы вы порекомендовать меня на его место?
– Значит, все-таки Горький?
– Я привык держать своё слово, – сказал я жестко и встал, готовый к выходу.
Кравченко качнул ладонью: «сиди» и снял трубку телефона. Порошин тут же подсказал какой-то четырехзначный номер.
– Привет Альберт, это Кравченко. У меня к тебе печальная просьба. Нет, в семье всё нормально. Передо мной сидит один из лучших наших журналистов. Именно журналистов, а не корреспондентов. Он только что вернулся из заграничной командировки и ничего другого не хочет, кроме работы в Горьком. А у нас там сидит корреспондент и тоже никуда его не сдвинешь. У тебя, говорят, собкор там уходит на пенсию. Если никого ещё не приглядел, рекомендую своего, очень стоящий кадр.
Не слышно, что отвечал «Альберт», но положив трубку, Кравченко встал из-за стола, пожал мне руку:
– Ну, вот… Что мог… Беляев тебя ждёт.
Альберт Андреевич Беляев, последний главный редактор «Советской культуры» времен ее принадлежности к ЦК КПСС, принял без особого любопытства, тут же вызвал кадровика и распорядился оформить меня на работу пока по договору, но удостоверение собственного корреспондента выписать без всяких оговорок.
А по договору, это значит без зарплаты: как потопаешь, так и полопаешь. «Топать» я был готов. Чувствовал в себе силы, да и была жажда доказать конторе и обкому какой кадр они потеряли. Впрочем, в обкоме решили, что не потеряли, а приобрели: ещё один собственный корреспондент газеты ЦК будет пропагандировать успехи области в сфере культуры. Поэтому Ходырев принял в первый же день, велел заведующему финхозотдела закрепить за мной машину и выдать пропуск в «кормушку», как мы называли закрытую часть буфета, где снабжались продуктами партийные начальники. А я тут же выдал Ходыреву тему для интервью с ним: партийный работник это интеллигент или как? Договорились, что он подумает пару дней, а я пока осмотрюсь в области, благо здесь было много нового. Всплыли на поверхность новые люди. Появились кумиры публики вроде молодого научного сотрудника Института радиофизики Бориса Немцова, выступившего против строительства в Горьком атомной станции теплоснабжения. Старые знакомые стали вести себя как-то иначе – раскованнее, прямее. Всеволод Сергеевич Троицкий – радиофизик, членкор Академии наук, когда-то чуждый политике, умом и сердцем принадлежащий поискам внеземных цивилизаций и альтернативных видов энергии, вдруг открыто поддержал Бориса Немцова в его публичной борьбе.
Изменились и коллеги. Эвальд успокоился, опять стал навязываться в друзья, льстить по всякому поводу. Зато старик Борохов из «Совкультуры» насторожился. На предложение поработать вместе ответил ехидным отказом: «Где уж нам уж!» Согласился только поделить зону обслуживания – ему оставить Горький и область, а я могу ездить в Иваново, Кострому и Ярославль. Да, собственно, Борохов за все годы, что я знал его, никуда дальше Балахны и не двигался. И тема у него практически одна – как Балахнинский целлюлозно-бумажный комбинат справляется с поставками газетной бумаги для типографий Москвы. Не захотел даже вместе брать интервью у Ходырева. Он всецело был занят урегулированием отношений с молодой супругой: она требовала прописать её в его четырехкомнатной квартире, усыновить её долговязое чадо. А он боялся, что вдвоем они что-нибудь сделают с ним, захватят его квартиру, и всячески уходил от проблемы прописки. Дама закатывала ему скандалы с рукоприкладством, Борохов тяжело страдал от них, срывал задания редакции и устраивал скандалы мне, если я уезжал куда-нибудь на выделенной нам машине. «Наглость Ионова, захватившего мою машину» стала для него оправданием плохой работы на газету. А в редакции его неожиданно для меня понял и поддержал заведующий корреспондентской сетью Иванов. Он получал мои материалы и, не глядя, списывал их в архив.
