Дмитрий Олейников - Бенкендорф
Казачьи посты не вступали в невыгодные стычки, но регулярно снабжали информацией штаб Винцингероде (а значит, и Кутузова, и Петербург). Столичные газеты постоянно публиковали известия с северо-западных окрестностей Москвы. Обыватель разворачивал газету с трепетом: не двинулся ли Наполеон на завоевание Северной столицы? И успокаивался, читая, например, в «Северной почте»:
«Генерал-адъютант барон Винцингероде… из деревни Давыдовки доносит Его Императорскому Величеству следующее: Вашему Императорскому Величеству всеподданнейше доношу: что при корпусе, авангарде, отрядах, заставах и передовых постах обстоит всё благополучно… По Санкт-Петербургской дороге неприятельских движений никаких не замечено. Разъездами захвачено несколько пленных, которые подтверждают, что войска их, находящиеся в Москве, также имеют большой недостаток в провианте…
По всем известиям, которые я имею, заключать должно, что неприятельские соединённые силы находятся в Москве. Он, претерпев неоднократно весьма значащий урон от отрядов моего корпуса, производит фуражировку с прикрытием и большою осторожностью».
«Всё обстоит благополучно» означало: идёт малая война, «партии» казаков и гусаров постоянно тревожат наполеоновских фуражиров, а на большой дороге захватывают курьеров и почту. Число пленных через месяц после оставления Москвы почти втрое превышало численность «обсервационного корпуса».
В деле захвата «трофеев» случались иногда курьёзы. Както казаки привели к Бенкендорфу несколько странных фигур в изорванных сюртуках: пленные не говорили по-русски и держали в руках духовые инструменты. Всё указывало на то, что это неприятельские музыканты. Но оказалось, это были прибалтийские немцы, музыканты барона Фитингофа, переселившегося перед войной из Риги в Москву. Барон бежал перед приходом французов, забыв музыкантов, и они какоето время пробыли оркестрантами открытого в Москве французского театра. Потом, когда стало не до музыки, их из Москвы выгнали — и они тут же были «взяты в плен». В отряде Винцингероде «музыканты Фитингофа» с усердием играли «за кушанье», составляя «столовую гармонию при биваках их превосходительств».
В середине сентября отряд Бенкендорфа был отправлен к Волоколамску: туда, по данным разведки, двигалась неприятельская колонна. Однако пока он шёл, ситуация изменилась: в городе осталась только группа неприятельских фуражиров. Бенкендорф уже не застал и их — живыми. «Собравшиеся на удальство» городские жители и крестьяне сами управились с вражеской «партией»: одних сожгли в домах, других, застав врасплох, перерезали. Бенкендорфу с гордостью рассказывали, как «служанка казначея заколола поварским ножом двух французских подлипал, ворвавшихся один после другого в чулан, где она спряталась».
Отряду пришлось идти дальше на юг, в сторону Можайска. Там Бенкендорф применил обычную партизанскую тактику: разбил своё соединение на четыре части, указав каждой направление движения и сборный пункт на следующую ночь. Уже к вечеру мобильные казачьи группы, сопровождаемые «ватагами» крестьян, привели более восьмисот пленных, множество повозок, лошадей, скота. ¦ Столичная «Северная почта» не преминула сообщить о подвигах Бенкендорфа:
«Императорского Величества флигель-адъютант полковник Бенкендорф стоит с отрядом своим между Волоколамском и Можайском при селе Спасском. Он со своим отрядом наносил большой вред неприятелю под самым городом Рузою и Можайском. От французов посланы были два эскадрона для открытия его отряда. Полковник Бенкендорф послал против них соединённую партию из лейб-казачьего полка и Донских полков Иловайского 4-го и Чернозубова 8-го, числом не более ста человек. Сии два французские эскадроны совершенно были разбиты и взято в плен: 1 ротмистр и 152 рядовых с их лошадьми. Сам начальник французского отряда был убит».
Шестнадцатого сентября А. X. Бенкендорф был произведен в генерал-майоры «за отличия и храбрость», в частности за давнюю атаку на Велиж18.
Под его непосредственным командованием было в то время несколько казачьих полков, в том числе лейб-гвардейский; кроме того, он руководил действиями крайнего правото фланга «обсервационного корпуса», на котором казачий подполковник Чернозубов-восьмой действовал между Можайском и Гжатском.
Но армейские части и казаки составляли только ядро партизанской армии. Сотни крестьян не просто оказывали поддержку регулярным войскам — действовали с ними в одном строю. Центром, координировавшим их усилия на северо-западе от Москвы, стал лагерь Бенкендорфа под Волоколамском. Описание этого военно-народного лагеря, сделанное Бенкендорфом, со временем, возможно, войдёт в исторические хрестоматии — настолько оно живописно: «Мой лагерь походил на воровской притон; он был переполнен крестьянами, вооружёнными самым разнообразным оружием, отбитым у неприятеля. Каски, кирасы, кивера и даже мундиры разных родов оружия и наций представляли странное соединение с бородами и крестьянской одеждой. Множество людей, занимавшихся тёмными делами, являлись беспрерывно торговать добычу, доставлявшуюся ежедневно в лагерь. Там постоянно встречались солдаты, офицеры, женщины и дети всех народов, соединившихся против нас. Новые экипажи всевозможных видов, награбленные в Москве; всякие товары, начиная от драгоценных камней, шалей и кружев и кончая бакалейными товарами. Французы, закутанные в атласные мантильи, и крестьяне, наряженные в бархатные фраки или в старинные вышитые камзолы. Золото и серебро в этом лагере обращалось в таком изобилии, что казаки, которые могли только в подушки сёдел прятать своё богатство, платили тройную и более стоимость при размене их на ассигнации. Крестьяне, следовавшие всюду за казачьими партиями и бдительно нёсшие аванпостную службу, брали из добычи скот, плохих лошадей, повозки, оружие и одежду пленных. Было до крайности трудно спасать жизнь последних — страшась жестокости крестьян, они являлись толпами и отдавались под покровительство какого-нибудь казака. Часто бывало невозможно избавить их от ярости крестьян, побуждаемых к мщению обращением в пепел их хижин и осквернением их церквей. Особенною жестокостью в этих ужасных сценах была необходимость делать вид, что их одобряешь, и хвалить то, что заставляло подыматься волосы дыбом. Однако при неурядице и среди отчаяния, когда, казалось, покинул Бог и наступила власть демона, нельзя было не заметить характерных добродетельных черт, которые, к чести человечества и к славе нашего народа, благородными тенями выступали на этой отвратительной картине».
Вооружённые крестьяне, ставшие в «прифронтовых» районах привычным явлением, в столице вызывали страх. Из Петербурга пришло требование, которое можно было бы назвать в создавшихся условиях нелепым, если бы оно не исходило от Комитета министров. Там разбирали дело о якобы взбунтовавшихся крестьянах Волоколамского уезда и об одном священнике, который «соучаствовал с ними». Злоумышленники, как сообщалось, «вышли из повиновения» и, говоря, «что они теперь французские», «разграбили имение Алябьева, хлеб, скот, лошадей, убили крестьянина деревни Петраковой из пистолета, хлеб и вина отдали священнику, который, не довольствуясь этим, свёл со двора последнюю лошадь»19. В результате якобы взволновалась вся волоколамская округа. Комитет министров через тверского губернатора приказал: «Барону Винцингероде предписать, чтобы он на место к взбунтовавшимся крестьянам отрядил достаточную команду и, изыскав начинщиков возмущения, в страх других велел их повесить». Винцингероде «отрядил» для решения дела воевавшего в тех местах Бенкендорфа.
