Валентин Гафт - Красные фонари

И Микеланджело творил под потолком.
Для вас обоих это место свято.
Лишь Бубка мог — и то с шестом —
Побить твою любовь ко МХАТу.

Какое откровенье в комнатенке дымной!
Какой порыв отчаянной души!
Когда добьешься ты любви взаимной,
Об этом чуть пониже напиши.

Теперь он не косит, а смотрит прямо
На родину свою издалека.
Не думаю, что стал умнее там он,
Но мы ценить умели «дурака».

Фамильный подорвав престиж,
Минуя сложные преграды,
Он по прямой рванул в Париж,
Пройдя круги «Сибириады».

Вот вам и басенки конец.
Мораль придумает отец.

Не думали Сталин и Брежнев о том,
Что будет с утра и до ночи
Их жизненный путь освещать с «Огоньком»,
Свой путь сокращая, Коротич.

Был рак — дурак, а щука — просто сука,
Но Лебедь впрягся с ними в тяжкий воз.
Его пример — другим наука:
Умен, с редчайшим тембром звука,
Но если рядом рак и щука —
Мораль нельзя читать без слез.

Политик он или артист?
Гляжу в глаза Володины —
То у него отец — юрист,
То мама его — Родина.
А может, сын он или внук
Кого-нибудь побочного?
Быть может, он вообще продукт
Зачатья непорочного?

Это кто так громко плачет
На своей казенной даче?
Тише, Коленька, не плачь,
Не утонет в речке мяч.

И народ пущай не стонет,
Этот мяч вообще не тонет.

Раздвинув ноги у культуры,
Он эпатирует народ…
Он снял штаны с литературы,
А сам политику е…

Порыв был не самый худший.
Не вышло. Жалею. Молчу!
Во сне размечтаюсь о лучшем —
Глаза открывать не хочу.
Где солнце? Одни только тучи!
Что делать? Ну, просто беда:
«Чуть-чуть хотел сделать как лучше,
А вышло опять как всегда».

Чубайс — это что, цветок?
Торчащий чуб у атамана?
Быть может, озеро? Приток?
Или название романа?

Чубайс гений, гимн уму,
Судьба, эпоха, эпопея.
Я признаюсь в любви к нему,
Но ваучеры не имею.

А может, это хищный зверь?
Или лекарство из аптеки?
Кто б ни был он, но он теперь
Пригватизирован навеки!

Переосмысливая заново
Картины Элика Рязанова,
Скажу: талант его растет,
Как и живот, им нет предела,
Но вырывается вперед
Его талантливое тело!

У Вас, как и у всех, Митта,
Есть ахиллесова пята:
Вам Богом было суждено
Пятою вляпаться в кино.

В таланте у Мирошниченко
Все краски есть и все оттенки,
Но самая большая краска,
Когда лицо почти как маска.

Он для нее — опора, стенка,
И фигурально, и буквально.
Облокотившись на Фоменко,
Она играет гениально!

Если к «Чу» прибавить «До»,
Чтобы не было так длинно,
Без «Ре», «Ми», «Фа», «Соль», «Ля», «Си»,
ЧуДо — Чурикова Инна.

Всем родственник, со всеми был знаком,
Все как захочет он: тот гений, этот бездарь.
При Гоголе он писал кипятком
У театрального разъезда.

По «Эху» целый день без устали трубя,
Он за свои слова, пожалуй, не в ответе.
Он так влюблен, но в самого себя,
Что повести печальней нет на свете.

Все это правда, а не враки,
И вовсе не шизофрения:
В Крыму гуляли две собаки,
Поменьше — шпиц, побольше — Ия.

Всю обнажить себя в искусстве —
Такая у Негоды страсть.
В картине оголила чувства,
В «Плейбое» — остальную часть.

Хоть в Черном море, хоть в бассейне,
Когда плывет со мною Рейн,
Я думаю, что речку Гейне
Мы назовем «азохен вейн!»

Ну надо же так умудриться,
Как был продуманно зачат.
Что в день такой сумел родиться
Не кто-нибудь, а ты, Булат.

И тут не просто совпаденье,
Здесь тайный знак судьбы самой,
Победы День и День Рожденья, —
«Бери шинель, пошли домой!»

Он как подарок с огорода,
Самый любимый у народа.
Пусть неказист слегка на вид,
Красавцы рядом с ним — уроды.
Вот вам и матушка-природа —
Она и клоунов родит.

Когда смеемся мы — он плачет,
Под маской мы не видим слез…
Нет, он совсем нас не дурачит,
Он с нами говорит всерьез.

И стало страшным то смешное,
Чем развлекал нас в тупике
Великий Шут времен застоя
С седою прядью в колпаке.