Александра Толстая - ДОЧЬ
— Ну, уж извините меня! — воскликнула я. — Этому я не поверю, сказки все это.
— Какие же сказки? — обиделась Александра Федоровна. — Весь лагерь об этом знает, да и сами убедиться можете. Вон, посмотрите, комендантская лошадь пасется… — и она указала мне на серую в яблоках худую лошадь, старательно выщипывающую траву между могильными плитами.
Вечером Жоржик была у нас в гостях.
— Ну, пришла, — сказала она таким тоном, точно знала наперед, что все будут ей очень рады.
Сели пить чай. В центре внимания — гостья, воровка, шестнадцать раз побывавшая в тюрьмах — царских, советских — безразлично, изведавшая все пороки, вся сотканная из сложнейших противоречий: жестокая и вместе с тем сердечная, добрая к окружающим; завистливая до чужого добра и совершенная бессребреница; грабительница, воровка, сохраняющая свою честь и воровскую этику, а главное, и прежде всего — спортсменка. Вся жизнь для нее — опасная игра, в ежеминутном риске свободой, даже жизнью — цель, наслаждение, смысл ее существования.
Тихая, робкая, набожная, ничего не видавшая, кроме своей украинской деревни, девушка Дуня со страхом смотрит на Жоржика. Дуня живет в одной комнате с дочерью губернатора и бессознательно старается в ней найти защиту от всех «городских», «гулящих», которые часто задевают Дуню, называя ее тихоней, подхалимкой, прислугой в «господской» камере. Жоржик не интересует Дуню, и она удивляется, как мы могли эту «бесстыжую, пропащую» пригласить к себе в гости.
Баронесса тоже шокирована: ей неловко, но она скучает одна в своей крошечной темной камере. Она пришла смотреть на Жоржика как на любопытное зрелище.
Дочь губернатора то уходит, то возвращается, Жоржик не вызывает в ней ни отвращения, ни особого интереса. Она смотрит на воровку с глубоким состраданием.
Но больше всех взволнована тетя Лиза. Она не может вынести присутствия этой грубой, погрязшей в тяжких грехах женщины. Каждое слово, движение Жоржика нарушает ее покой, потрясает ее до глубины души. Старушка наливает себе чашку чая и уходит в соседнюю комнату.
Жоржик скоро перестает стесняться. Один за другим она демонстрирует свои таланты. Став в позу, она вдруг громадным слегка охрипшим голосом затягивает какую–то арию, но, не выдержав, перешла на шансонетку и, высоко задирая ноги, стала изображать кафешантанную певицу.
— Abominable![61]— простонала баронесса.
— Господи, помилуй нас грешных, — раздался голос тети Лизы из–за перегородки.
Вдруг фигура Жоржика преобразилась. Она вся напружилась, шея ее вздулась, лицо налилось кровью, и, подрагивая всем телом, как бы от страшного напряжения, она стала изображать, будто бы поднимает с пола пятипудовую гирю. Громадными шарами на руках выступили мускулы. Жоржик тужилась и вдруг, как будто с невероятным усилием, выкинула руку кверху и, широко расставляя ноги, балансируя, пошла по комнате.
— Прекрасно, браво, браво! — кричали мы. — Очень похоже.
— Еще бы не похоже, — с гордостью возразила она, — как может быть не похоже, когда я на открытой сцене четыре месяца силачкой работала.
— Жоржик, расскажи про свои похождения, — попросила староста.
— Можно. Только вот выпить у вас нечего…
— А чай?
— Чай это чай. Вода и вода, кабы поднесли, совсем другой табак был бы. Ну да ладно.
Жоржик уселась, заложив ногу на ногу и утирая вспотевшее, красное с широкими скулами и мясистым носом лицо:
— Дело еще при старом режиме было. Работали нас две партии «домушников»[62]. Конкуренция между нами была большая. Рады были друг друга на смех поднять. Вот собрались мы один раз в трактире и давай друг перед другом бахвалиться. Мы вот что добыли, а мы вот что. «Погодите, — говорят конкуренты наши, — мы вам одну штучку покажем». И приносят самовар — серебряный, изящный такой. «Хорошо, — говорю, — самовар, а где же камфорка–то с него?» — «Нету», — отвечают. «Как нету?» — «Да так нету. Тревога случилась, камфорку в суматохе–то забыли». — «Фю, фю, — просвистала я эдак насмешливо, — самоварчик–то хорош, слов нет, да чего он стоит без шапочки–то…» Рассердилась другая партия: «Чего насмешничаешь, ты вот лучше достань, попробуй». — «Ну, что ж, достану!» — «Не достанешь!» — «Достану!» Ударили мы по рукам и условие такое сделали: если я камфорку достану, самовар мой, их угощение, а коли я проиграю, что хотят они могут с меня потребовать, да вдобавок и угощение мое.
Вышли мы из дома. А моя партия, я у них за старшего была, давай меня ругать: чего ты, дура, ну как можно камфорку достать. В квартире все напуганы, во второй раз туда не полезешь. «Молчать! — прикрикнула я на них. — Слушаться моих приказаньёв! Аида к барышнику!» Ладно. Приходим мы к барышнику, барышник — это вроде как костюмер наш, всякие у него костюмы достать можно. «Давай! — говорю ему, — два костюма: околоточного надзирателя и городового!» На следующее утро оделись мы. Я — в мундире околоточного надзирателя, а приятель мой — городовым. А меня, когда я в мущинское оденусь, никак нельзя узнать, что женщина. Приходим прямо на квартиру — звоним. А в квартире этой генерал жил».
— Ох, Жоржик, заливаешь, — перебила ее староста.
— Ей—Богу, Александра Федоровна, хотите, перекрещусь…
— О, Господи, — опять послышались тяжелые вздохи тети Лизы из соседней комнаты, — уж не крестись ты, не греши еще больше.
— Ну, ладно, тетя Лиза, не нойте! Только все это правда, что я вам говорю. Приходим — звоним, открывает горничная в беленьком фартучке. «Как об вас доложить?» — «Скажите его высокопревосходительству, околоточный надзиратель пришел по ихнему делу». Смотрим, выходит генерал, толстый, представительный такой, голос, как из бочки. «Что нужно?» Вытянулись мы во фронт, как полагается.
— «Так что по вашему делу, ваше высокопревосходительство!» — «По какому делу?» — «Насчет самоварчика вашего, похищенного ворами». — «Ну и что же! Находится?» — «Неизвестно еще, ваше высокопревосходительство! Тот самовар, который у нас на примете, без камфор–ки, ваше высокопревосходительство!» — «Да, да, — оживился генерал, — камфорку жулики, действительно, не успели взять…» — «Ваше высокопревосходительство, — говорю я, — разрешите нам эту камфорочку, мы примерим ее. Если камфорочка придется, уж тут явный факт, что самовар, о котором мы подозреваем, действительно вашего высокопревосходительства и через два часа мы его вам представим!» Обрадовался генерал: «Марфуша! — кричит. — Принесите камфорку от серебряного самовара». Взяли мы камфорку и пошли. Пришли к своим. «Что, — говорю, — бараньи головы, выпить вам хочется? Да и самоварчик опять за хорошие деньги продать можно, с шапочкой–то.. »
— Mais c'est du talent![63]— воскликнула баронесса, и, грешным делом, мне показалось, что симпатии ее в эту минуту были не на стороне генерала!
