Теодор Шумовский - Воспоминания арабиста

«Жена — с другим!..» Как ты кричишь, Джахангир..
Ты нелюбим — кто ж виноват, Джахангир?
Ходи туда, ходи сюда, весь в рогах,
Ищи суда, коль нет стыда, Джахангир!

Ткач-судьба неистощима в тонко сотканном коварстве,
Золотые дни поэта задыхаются в мытарстве.
Что дивиться? Не поэты, стражи совести и чести,
Палачи и краснобаи всех нужней в ширванском царстве.

Телохранителей у шаха не перечесть
И не одна в Ширване плаха у шаха есть.
Кто не согласен, тот опасен. О, жалкий шах!
Нет, не от силы, а от страха родится месть.

Если ты с ложью в обнимку идешь,
Бедный безумец, ты с ней пропадешь:
Слабого сильным, но сильного слабым
Делает ложь.

Как хорошо в раю сынам Али![55]
Безвольный пленник радостей земли,
Я, Аррани, таких блаженств не стою,
Как мирных вод не стоят корабли.

Боже миров, ропот прости Аррани!
Трупы молчат — в труп обрати Аррани!
Эй, придержи мысль и язык, нечестивец!
С богом живых так не шути, Аррани.

К чему вы, звезды слез и ночь в моих глазах?
Ведь я еще живу! Ведь я еще не прах,
Я многое еще сказать успею миру,
Хотя бы жгли враги мой стих на ста кострах!

Грустен я был и попросил «Зульфугар,
Произнеси мне афоризм, Зульфугар!»
«Шах — справедлив» — ты отвечал без улыбки.
Как ты меня вдруг рассмешил, Зульфугар!

Ты над ребенком не спала ночей.
Теперь в темнице, в ранах от цепей,
И рвется он, и плачет беззащитно
В руках змеей рожденных палачей.

«Твоей головы властелин желает, эй, Аррани!»
— «Все в божьих руках! Но чем провинился так Аррани?»
— «Да нет! Не для казни тебя он хочет, а для стихов!»
— «Но это по сути одно и то же для Аррани».

Петухов у нас не сосчитать.
Как поют! Какая благодать!
Петухи в Ширване голосисты,
Соловьев за ними не слыхать.

Орел парит… И глазом чуть видать,
И никаким арканом не достать.
Он еретик! Казни его, владыка!
Как смеет он так высоко летать?

Костер, где соловья сжигали петухи,
Костер, пожравший все мои стихи —
Я хорошо тебя запомнил,
Подарок шаха Шемахи.

Аррани умен и беден — этого довольно вам.
Он не золотом клянется — этого довольно вам.
И не тем, во что не верит, и не тем, чего не стоит,
Он своей клянется честью — этого довольно вам.

То, чем хотели б зваться золото и шелка,
То, что дворцы обходит, как острова река,—
Честь ведь на самом деле — шелк для хозяев рубищ,
Честь ведь на самом деле — золото бедняка.

Гонец от шаха кличет во дворец.
Чего я там не видел, о, творец?
Ну что ж, пускай сопутствует удача
Тому, кто не доносчик и не льстец.

Гонец от шаха гонит во дворец
Одну из верноподданных овец,
И я иду, подальше ярость пряча:
Ведь шах — всему начало и конец.

Мечи возмездья никогда не ржавы,
Неточный ход — и ты кровавый ком.
В степи зарыт ужасный враг державы,
Подумать страх, что говорят о нем:

Он проникал в султанские гаремы,
Срывал там дерзко розы и бутоны!
Он кончил тем, чем кончить можем все мы:
Казнен за то, что попирал… законы.

Не изойти нам из смерти сетей,
Ни мудрецу, ни глупцу, никому.
Но одного я никак не пойму:
Зачем на смерть мы рождаем детей?

Зачем прильнувших доверчиво к нам
Мы обрекли на съеденье червям,
Мы, им для жизни зажегшие кровь,
Им подарившие мысль и любовь?

О, эта жизнь, остывающий жар!
О, этой жизни отравленный дар!

Кто равнодушен к деньгам? Только смерть.
Кто на земле всесилен? Только смерть —
У ней в ногах валяются владыки!
Кто на земле бессмертен? Только смерть.

Говорят: «ар-рахман». Говорят: «ар-рахим».[56]
Те, кто добр, почему ж не поддержаны Им?
Он, кто мудр, почему защищает глупцов?
Кто умен и кто честен — за что же гоним?

Я жизнь любил за то, что мысли она дарила щедро мне.
Сквозь них мне мир другим являлся, и пламенел я, как в огне.
Мой мозг устал, остыло сердце, ко мне стучится час последний,
И расставаться с жизнью жаль мне не так, как смертным, а вдвойне.

Ты по пустыне жизни годы бредешь, деяний пыль глотая,
И вдруг застынешь, обнаружив, что жизни суть совсем не в этом.
Глядишь в глаза великой мысли, и человека жизнь пустая
Вдруг разрешится тайным смыслом и заиграет новым светом.

Жизнь коротка и жизнь одна у нас.
Как странно все! К чему ж нам пламень глаз
И в ночь любви и в день кровавой битвы,
Что шум пиров и вдохновенья час?

Нет, божью мудрость восхвали усердно:
Пред сенью погребальных покрывал
Творец земли и неба милосердно
Нам страсть и память в утешенье дал.

Как первый росток, берегите любовь!
Как хрупкий цветок, берегите любовь!
От глаза холодного, рук равнодушных
Хирурга-ума берегите любовь!

Зеленое, как сад, лицо у моря. Но
То желтым, словно мед, то красным, как вино,
То черным, будто смерч, взлетающий в пустыне,
В часы тревог и сна мне видится оно.