Элизабет Гаскелл - Жизнь Шарлотты Бронте
P. S. Мне вдруг пришло в голову, что слово «дорогая» – какая-то чепуха. Какой смысл в торжественных заявлениях о любви? Мы знаем друг друга давно и столько же времени симпатизируем друг другу – этого довольно.
Через несколько недель после написания этого письма Шарлотта, как и ее сестра, получила место гувернантки112. Я специально стараюсь воздерживаться от упоминания имен ныне здравствующих людей, по отношению к которым могу высказать неприятные истины, цитируя письма мисс Бронте или в собственных словах. Однако я считаю необходимым дать честный и полный отчет о трудностях, пережитых Шарлоттой Бронте в разные периоды жизни, чтобы читателю стало ясно, в чем заключалась та сила, которой приходилось сопротивляться моей героине. Однажды мы говорили с Шарлоттой об «Агнес Грей» – романе, в котором ее сестра Энн близко к реальности описала собственный опыт службы в качестве гувернантки. В разговоре мы коснулись тяжелой сцены, когда героиня вынуждена убить птенцов, чтобы их не мучил ее воспитанник. Шарлотта заметила, что никто, кроме тех, кому довелось послужить гувернанткой, не способен в полной мере оценить темную сторону «респектабельных» людей. Они не преступники по натуре, но ежедневно дают выход своему эгоизму и дурному настроению, и обращение этих господ с зависимыми от них людьми иногда неотличимо от тирании. В таких случаях нам остается только надеяться, что их заблуждения происходят не от врожденной склонности к жестокости, а от грубости чувств и отсутствия расположения к нам. Из нескольких случаев подобного рода, о которых рассказала Шарлотта, я запомнила один, происшедший с ней самой. Ей было доверено заботиться о маленьком мальчике, трех-четырех лет от роду, в то время как его родители отлучились из дому на день. Уезжая, они особенно просили не подпускать ребенка к конюшенному двору. Однако его старший брат, мальчишка восьми или девяти лет, не бывший подопечным мисс Бронте, подговорил младшего сбегать в запретное место. Шарлотта последовала за ними и попыталась убедить своего воспитанника вернуться. Но тот, подстрекаемый братом, принялся швырять в нее камни. Один из камней сильно ударил Шарлотту в висок, так что мальчишки, испугавшись, подчинились ей. На следующий день в присутствии всей семьи мать мальчиков поинтересовалась, откуда у мисс Бронте синяк на лице. Шарлотта ответила: «Несчастный случай, мэм», и та не стала расспрашивать дальше. После этого дети (оба брата и их сестры) прониклись к гувернантке большим уважением за то, что она их не выдала. Начиная с этого времени мисс Бронте приобрела над подопечными некоторую власть – в большей или меньшей степени, в зависимости от их характеров. А по мере того как она стала чувствовать привязанность детей, возрос и ее собственный интерес к ним. Как-то во время детского обеда маленький хулиган, который так проявил себя на конюшенном дворе, воскликнул, повинуясь внезапному порыву и указывая на нее: «Я люблю вас, мисс Бронте!» В ответ его мать заметила в присутствии всех детей: «Как? Любишь гувернантку? Да что ты говоришь?»
Насколько мне известно, в том году Шарлотта получила место гувернантки в семье богатого йоркширского фабриканта. Письма, отрывки из которых я привожу ниже, показывают, насколько мучительными оказались для мисс Бронте ограничения, связанные с ее жизнью в этом семействе. Первый фрагмент взят из письма к Эмили, оно начинается нежными выражениями чувств: Шарлотта не может от них удержаться, хотя и считает их «чепухой». «Моя дорогая и любимая!» или «Моя милая и любимая!» – так она обращается к сестре.
8 июня 1839 года
Я старалась изо всех сил привыкнуть к своей новой работе. Сама местность, дом и его окружение, как я уже писала, божественные. Но, увы, среди всей этой красоты – чудесных деревьев, песчаных дорожек, зеленых лужаек, солнца и голубого неба – я не могу найти и секунды, для того чтобы свободно насладиться ими. Дети все время со мной. Что касается руководства ими, то я быстро поняла: об этом не может быть и речи, они делают что хотят. Жалобы ведут только к злобным взглядам их матери в мою сторону и изобретению несправедливых извинений детских поступков. Попробовав один раз, я зареклась делать это в дальнейшем. В последнем письме я писала, что миссис *** не имеет обо мне почти никакого представления. Как я понимаю теперь, она и не намерена что-либо узнавать. Я ее совсем не занимаю, и единственный ее интерес – нагрузить меня как можно большим количеством работы, чтобы я не попадалась ей на глаза. С этой целью она дает мне огромное количество заданий по рукоделию: окаймлять швом ярды и ярды батиста, шить чепчики из муслина и, главное, делать одежду куклам. Мне кажется, я ей совсем не нравлюсь, потому что не могу избавиться от робости в этом совершенно новом для меня месте, в окружении чужих и постоянно меняющихся лиц. <…> Прежде я считала, что мне нравится быть окруженной большим обществом, но это скоро сделалось невыносимым; постоянно смотреть на них и слушать их – тяжелая и скучная работа. Теперь я ясно вижу, что гувернантка в частном доме не имеет собственной жизни, ее считают не самостоятельным человеческим существом, а только придатком к тем скучным обязанностям, которые она должна исполнять. <…> Один из самых приятных дней, которые я провела здесь, точнее, единственный приятный день был тот, когда мистер *** отправился погулять с детьми, а мне велели следовать несколько позади. Он шагал по собственным полям в сопровождении своей величественной ньюфаундлендской собаки как некий образец того, как должен выглядеть расположенный к окружающим богатый джентльмен-консерватор. С попадавшимися навстречу людьми он говорил свободно и без аффектации, а детям позволял баловаться и даже дразнить себя, но не разрешал им обижать никого другого.
Другое письмо к Э. было написано карандашом.
Июль 1839 года
Чтобы добыть чернил, надо сходить в гостиную, а я не хочу этого делать. <…> Мне давно следовало тебе написать, чтобы рассказать во всех подробностях об атмосфере того дома, где я оказалась; однако я ждала сначала письма от тебя, удивляясь и огорчаясь, отчего ты не пишешь: ты ведь помнишь, что на этот раз твоя очередь. Мне не следует беспокоить тебя своими горестями, о которых, боюсь, ты уже наслышана, причем наверняка с преувеличениями. Если бы ты была неподалеку от меня, то у меня возникло бы искушение рассказать тебе все, поддавшись эгоистическому порыву, и вылить всю длинную историю испытаний и страданий, выпавших на долю той, кто впервые сделалась гувернанткой в частном доме. Но ты далеко, и я попрошу тебя только представить несчастья замкнутой барышни, вроде меня, оказавшейся среди большого семейства – гордого, как павлины, и богатого, как иудеи, – в то время, когда они особенно веселы, когда дом полон гостей, мне незнакомых. В этой обстановке мне нужно заботиться о куче балованных, испорченных, непослушных детей: предполагается, что я должна их постоянно развлекать и в то же время учить. Вскоре я поняла, что предъявляемое ко мне требование – всегда быть жизнерадостной – совершенно выматывает меня, и по временам я стала чувствовать себя подавленно, что, по-видимому, отразилось и на моем поведении. К моему изумлению, я получила выговор за это от миссис ***, причем с такой резкостью и в таких невероятных выражениях, что мне пришлось горько плакать. Однако я не могла ничего с собой поделать: жизнерадостность в первое время меня совсем покинула. Мне казалось, я стараюсь, как могу, угодить ей, напрягаю для этого все силы, а в ответ получаю такое обращение только за то, что я робка и иногда предаюсь грусти. В первый момент я хотела все бросить и вернуться домой. Но, немного поразмыслив, я решила собрать все силы, какие у меня есть, и выстоять. Я сказала себе: «Ты никогда еще не покидала какое-либо место, не обретя там близкого человека; несчастья – хорошая школа; бедный рожден для труда, а зависимый должен терпеть». Я решилась быть терпеливой, обуздать свои чувства и принимать жизнь такой, какая она есть. Это испытание, рассуждала я, не продлится слишком долго и наверняка пойдет мне на пользу. Мне вспомнилась басня про иву и дуб: я тихо склонилась, и теперь буря наверняка не сломает меня. Миссис *** все считают очень приятной дамой, и я не сомневаюсь, что она такой и является – в своем обществе. Здоровье у нее цветущее, жизнерадостность ее переполняет, и поэтому она всегда весела в компании. Но, Боже, разве эти качества могут компенсировать отсутствие тонких чувств, нежных и деликатных ощущений? Сейчас она уже ведет себя со мной более учтиво, чем в первое время, и дети тоже стали более управляемыми, но она понятия не имеет о моей личности и совершенно не желает ничего о ней знать. Мне не довелось поговорить с ней и пяти минут подряд, если не считать случаев, когда она меня бранила. Мне не нужна жалость ни от кого, кроме тебя; если бы нам довелось поговорить, я рассказала бы тебе куда больше.
