Вениамин Каверин - Эпилог
Но здесь необходимо остановиться на личности и деятельности этого Музыченко.
Широко известно, что уже лет пятнадцать тому назад был составлен и опубликован во всех европейских странах список «литературных преступников» — то есть тех, кто десятилетиями топтал и уничтожал нашу поэзию и прозу, тех, на чьей совести смерть Бабеля, Табидзе и других первоклассных писателей, — список тех, кто по горло в крови и доныне занимает видное положение в издательствах и институтах.
Такой же список будет когда-нибудь составлен и историками русского естествознания. Он будет открыт, без сомнения, именем Лысенко (в книге Жореса Медведева талантливо и обстоятельно показана многосторонность преступлений Лысенко). Но в первом или втором десятке найдется место и для Музыченко, который в той же должности директора Мечниковского института умер в пятидесятых годах в своей постели.
Что же обнаружил Волович на его столе в часы своего ночного дежурства?
Он обнаружил среди других секретных бумаг «акт экспертизы», составленный Музыченко, в котором двенадцать сотрудников института обвинялись в государственных преступлениях: они «сознательно привели в негодность» мобилизационный запас бактериологических препаратов, они убивали здоровых лошадей, чтобы сорвать производство сыворотки, они старались создать условия для оспенной эпидемии. Первое место отводилось Захарову. Он обеспечил выпуск фашистской книги «Руководство по прививкам». Он срывал все научно-исследовательские и практические работы. Он «провел первый опыт заражения колодцев бациллами брюшняка, что привело к вспышке этой болезни в г. Зарайске среди рабочих местной промышленности».
Как же поступил Б.И.Волович, которому случайно удалось заглянуть «за кулисы» «захаровского дела»? Он позвонил З.В. и в течение трех-четырех часов — строка за строкой — продиктовал ей эти секретные бумаги.
Подслушивались ли тогда телефонные разговоры, как подслушиваются они в наше время? Не знаю. Не знаю и судьбы Б.И.Воловича, едва ли благоприятной. Мне хотелось лишь назвать его как героя нравственного сопротивления — фигура редчайшая в конце тридцатых годов.
В той же папке я нашел бумаги, которые, без сомнения, были прямым результатом этого опасного ночного разговора. Теперь, когда стало известно, в чем обвинялся Захаров, появилась возможность защитить его, доказать бессмысленность подлой клеветы, опровергнуть ее с помощью бесспорных, убедительных материалов. Защитить, доказать? Но каким образом защитить, если сам Захаров признался в добром десятке других преступлений, перед которыми бледнеют, уходят в тень такие мелочи, как отравление колодцев в Зарайске?
Двенадцатого февраля 1938 года он был арестован, а уже девятого марта подписал показания, в которых сознался, что «вместе с проф. О.О.Гартохом создал контрреволюционную организацию с целью убийства Вождя и Друга человечества И.В.Сталина, шпионажа в пользу фашистской Германии, диверсионной работы в виде заражения в случае войны источников водоснабжения и вредительства на фронте борьбы с эпидемиями».
Он признался, что состоит в боевой группе под руководством агента фашистской разведки О.О.Гартоха, подготовлявшей убийство членов советского правительства, причем именно он, Захаров, лично «изъявлял готовность совершить этот террористический акт». Каким же образом? Очень просто: он должен был «отравить бациллами холеры фруктовые воды, доставляемые в Кремль, с этой целью выписал штаммы с живыми культурами холеры, размножил их и ко времени ареста располагал уже материалом, вполне достаточным для задуманной цели»!
Два важных обстоятельства помогли добиться пересмотра «захаровского дела». Первое заключалось в том, что Лев был уже на свободе, и хотя его имя то и дело мелькало в документах, он мог действовать и, без сомнения, действовал под руководством З.В. А во-вторых, кто-то (не помню) из членов правительства Франции просил об освобождении О.О.Гартоха, и просьба была немедленно удовлетворена.
Пересмотр состоялся, и три (из более чем двадцати) сотрудника Мечниковского института — М.М.Самет, А.А.Ковшов и А.К.Соколов были освобождены в июле 1939 года. Не теряя времени, они послали московскому прокурору заявление, доказывая, что Захаров мог возвести на себя столь чудовищные обвинения только после столь же чудовищных пыток (это слово заменено везде на «тяжелое физическое воздействие»). Более того, они потребовали, чтобы А.П.Музыченко был привлечен к уголовной ответственности как клеветник и вредитель, сорвавший противоэпидемическую работу в Москве и области в 1938 году.
Это был смелый шаг, и я не думаю, что авторам письма он обошелся даром. Конечно, Музыченко не пострадал, хотя Военная коллегия и постановила привлечь его к уголовной ответственности. Куда там! Он был и остался деятелем, оказавшим государству важную услугу…
Сожалею, что никогда не видел его. Может быть, эта глава была бы написана сильнее, точнее. Думаю, что он удивил бы меня своей обыкновенностью, — ведь все, что он делал, было обыкновенным, обыденным, ежедневным. Следователи Бобров, Вербов и Евстафьев далеко обогнали его. У них было смелое воображение. Впрочем, один из них (Евстафьев) был вскоре арестован.
Бедный Алексей Александрович! Как я помню наши нечастые встречи! Он любил литературу и понимал ее тоньше, чем
Лев. Когда появились «Столбцы» Заболоцкого, он сразу же оценил оригинальность нового таланта. Он читал вслух эти стихи, которые иные критики называли «бредом сыпнотифозного», и по его добрым губам скользила улыбка удивления, восхищения. Я помню впечатление благородства и чистоты, которые так шли к широким плечам, красивому правильному лицу, к голубизне его глаз, к непроизвольно крепкому рукопожатию, после которого приходилось растирать онемевшую ладонь! Что же должны были сделать с ним, чтобы сломить волю, затмить светлый разум, довести его самообвинения до бессмысленного, шутовского бреда? З.В. рассказывала мне, что однажды во время следствия он позвонил ей — конечно, с разрешения следователя — и попросил табаку. Ему ничего не надо, он ни в чем не нуждается, вот только табак… Голос был странный, отсутствующий, почти незнакомый. Она спросила о деле, он не ответил. Что это значило? Кто знает. Быть может, следователь пообещал ему разрешить разговор с женой, если он подпишет показания о том, что посылал в Кремль отравленные фруктовые воды?
Мы больше не увидели его и почти ничего о нем не узнали. Сперва его держали в камере, где, прижатые друг к другу, люди должны были стоять сутками, не имея возможности шевельнуть ни рукой, ни ногой. Известно, что он одних подбадривал, другим помогал и громким голосом убеждал всю камеру, что долго так продолжаться не может. Громким голосом — значит, еще до пыток, в начальные после ареста часы. Кстати, и Конквест, и Солженицын упоминают об этом виде пыток, когда живые сутками стояли прижатые к мертвым — многие умирали.
