Федор Грачев - Записки военного врача
Голубое, безоблачное небо, солнце уже не только светит, но и греет. Население города выходит на улицы. На скамейках садов и бульваров сидят люди, вдыхают запах влажной земли, греются на солнце после многомесячной жизни и работы в промерзших стенах.
Едва сошел снег, как мы начали снимать булыжник с трех тысяч квадратных метров Биржевого проезда, от Менделеевской линии и до Тифлисского переулка. Здесь будет цветник для ходячих раненых.
Энергичный Зыков где-то достал доски. Сделали забор, натаскали земли из ботанического сада университета.
Пятнадцатого апреля после обхода раненых Муратов сказал мне:
— Сегодня день рождения Коптева. Не забудь поздравить.
— Без подарка?
— Предусмотрен коллективный, Гордина и Романова с утра ушли в город, ищут… Зайдем к имениннику.
Не успели мы войти в ординаторскую девятого отделения, как следом влетели Гордина и Романова. Не вошли, а именно влетели.
— Трамвай! — закричали они с порога. — Пошел трамвай! Поздравляем!
— Поздравляем! — точно по команде подхватили мы.
— Иван Сергеевич! Это в честь вашего дня рождения! — воскликнула Романова. — Идем с Ниной по Невскому, болтаем! — усиленно жестикулируя, рассказывала она. — Смотрим — батюшки мои! — трамвай идет! Чистенький такой, красивый, красненький. Только вместо стекол — фанера. Мы глазам не верим! Побежали к остановке, сели и поехали! Ей-богу!
Многое из тогдашних событий стерлось в памяти. Но эта первая блокадная весна никогда не забудется.
Жизнь налаживалась с каждым днем. Листвы на деревьях нет, набрякли только почки, но уже сняты неуклюжие одежды ленинградцев, в которые они были укутаны в холодную и суровую зиму.
К этому времени в пищевом блоке был организован новый цех, где запахло сосновым бором. Там занимались производством витамина С из хвои для раненых, больных и медицинского персонала.
Вопрос изготовления такого напитка разрешился — только через полгода, когда по инициативе горкома партии опытами извлечения витамина С из хвои для массового употребления занялись два института: Научно-исследовательский витаминный и Ботанический.
Учебным и практическим руководством его приготовления послужила статья кандидата биологических наук В. С. Соколова «Витамин С из хвои», опубликованная в начале апреля в «Ленинградской правде», и последующие инструкции.
На первых порах горьковатую настойку в госпитале пили неохотно. Потом удалось значительно улучшить ее вкусовые качества добавлением к настою клюквенного экстракта.
В конце апреля, когда после восьмимесячного перерыва возобновило работу хирургическое общество Пирогова, в ординаторской зазвонил телефон. Трубку снял Муратов.
— Тебя, — сказал Петр Матвеевич. — Ягунов…
— Грачев слушает.
— Немедленно ко мне!
Когда я вошел в кабинет начальника, он встал:
— Поздравляю вас с присвоением звания военного врача второго ранга!
— Служу Советскому Союзу!
Ягунов передал мне копию выписки из приказа по войскам Ленинградского фронта.
— Вот видите, ценят работу диетологов, — с удовлетворением заметил начальник госпиталя. — Садитесь. Сейчас вам, конечно, будет полегче. Но не забывайте, впереди у нас еще ох как много дел! Всяких… Очень много! Пусть сегодня у нас еще не все выглядит очень хорошо. Это не беда, если понимать, как надо работать завтра.
И потом незаметно для себя зажегся, разговорился о том, сколько еще надо сделать для того, чтобы в дальнейшем улучшить лечение раненых.
Слушая его, я понял — передо мной «капитан дальнего думания», по выражению А. С. Макаренко…
Третьего мая приказом Военно-санитарного управления фронта Муратов был назначен начальником крупного военного госпиталя.
Петр Матвеевич сдавал отделение Веронике Осиповне Раппе.
Вместе с ней Муратов сделал обход отделения, попрощался с ранеными. А когда закончились и наши прощальные разговоры, в ординаторскую вошли семь старост палат. Один из них с папкой в руках. Невысокого роста, приземист и широк в кости. До войны он занимался спортом, увлекался борьбой. Это сержант Павел Орешкин, раненный под Гатчиной. Орешкин почти поправился, и скоро его выпишут из госпиталя.
— К вам, товарищ начальник отделения. Делегация от раненых, — начал Орешкин.
Мы встали.
Сержант начал развязывать тесемки папки. Но они почему-то не развязывались. Когда это Орешкину удалось, он так расправил свои плечи, что казалось, халат на нем сейчас лопнет по швам.
Сержант раскрыл папку и начал громко читать:
— «Дорогой Петр Матвеевич! Солдаты и командиры войск Ленинградского фронта, которые находятся на лечении в восьмом медицинском отделении, узнали, что Вы назначены начальником крупного госпиталя.
Нам очень грустно расставаться с Вами! Вы достойно оправдываете звание советского врача-хирурга, ленинградского военного доктора.
В тяжкую годину пишем мы это письмо. Враг под стенами Ленинграда.
Спасибо Вам за то, что, невзирая на все трудности блокадной зимы, Вы денно и нощно исцеляли наши раны, оперировали, спасали от смертельной опасности…»
Пальцы Муратова теребили халат, то собирая его в складки, то распуская.
— «Золотые руки у Вас, Петр Матвеевич, — продолжал читать Орешкин. — Сколько Вы сделали операций, мы не знаем, но о Вашей медицинской помощи мы будем помнить всю жизнь. За это Вам — низкий поклон! В дни наших страданий Вы не только лечили нас, но и находили слова, вселявшие уверенность в нашем выздоровлении.
— Скоро мы пойдем опять в бой. И будьте уверены — мы с честью станем грудью, чтобы уничтожить ненавистного врага! Будем биться до последней капли крови!
Мы расстаемся с Вами, Петр Матвеевич! Желаем Вам от всего сердца доброго здоровья и успеха в Вашем благородном труде на благо нашей дорогой Отчизны!»
Сержант Павел Орешкин передал адрес Муратову. А другой староста, Николаев, преподнес Петру Матвеевичу солдатскую зажигалку из гильзы оружейного патрона. На патроне было нацарапано:
Хирургу П. М. Муратову — от раненых.
Петр Матвеевич крепко обнял старост и поцеловал.
Когда мы остались одни, Муратов глубоко вздохнул.
— Федор, пройдемся напоследок по родным местам, — предложил он.
Вначале мы шли молча. На душе у каждого грусть, — нелегко расставаться после всего, что пережили вместе.
— Итак, мы проработали семь месяцев, — нарушил молчание Муратов.
— Да…
— Семь месяцев, а похоже — семь лет. Запомнится времечко! Много было разных эмоций, как любит выражаться Ягунов.
