Светлана Бондаренко - Стругацкие. Материалы к исследованию: письма, рабочие дневники, 1985-1991
Успех. Несомненный успех.
И вот, когда я кропотливо перебирал факторы, этот успех определившие, пришло мне в голову такое соображение.
Талант, вдохновение, самозабвенная работа — это само собой. Но сработал, думается мне, и еще один фактор, который далеко не всегда присутствует в творческой деятельности. Это жгучее сознание социальной необходимости данного дела.
Известно, что назначение искусства — отражение в художественных образах и исследование человеческой жизни во всей ее многогранности и (наверное, в особенности) духовного состояния социума, чаяний и опасений, владеющих умами и душами. В нашем случае речь идет о чувстве опасности, с каждым днем все сильнее овладевающем миллионами и миллионами людей.
Вот что писал Лев Толстой: «При приближении опасности всегда два голоса одинаково сильно говорят в душе человека: один весьма разумно говорит о том, чтобы человек обдумал самое свойство опасности и средства для избавления от нее; другой еще разумнее говорит, что слишком тяжело и мучительно думать об опасности, тогда как предвидеть все и спастись от общего хода дел не во власти человека, и потому лучше всего отвернуться от тяжелого, до тех пор, пока оно не наступило, и думать о приятном. В одиночестве человек большей частью отдается первому голосу, в обществе, напротив, — второму».
Приняв во внимание по-толстовски тяжеловесную иронию фразы «еще разумнее», снова в который раз склоним голову перед великим писателем: утверждение полностью сохранило беспощадную действенность для эпохи ядерной угрозы. Оставим в стороне мысли, одолевающие нас порой в часы одиночества, но в самом деле, многим ли из нас в дружеской или деловой среде вспоминается, что вот мы, дальние потомки крыс, промышлявших кражей яиц у некрупных динозавров, мы, выкормыши и воспитанники великих цивилизаций, поставили сегодня доставшийся нам в наследство мир на грань гибели. Что, может быть, впереди у нас не диковинная Вселенная с необъятными горизонтами и неведомыми надеждами, а тесная юдоль мрака, где при вспышках угрюмых молний отражается в исполинских стеклянных проплешинах забитое радиоактивным пеплом небо…
Никто никому не запрещает думать о приятном. Но выразить угрозу в зримых образах, заставить отчетливо ее осознать, подвигнуть на активное противодействие — в этом была цель, в этом, как мне представляется, увидели свой долг создатели фильма «Письма мертвого человека». И их убежденность в том, что фильм этот нужен как можно скорее, сейчас, сыграла для его свершения немаловажную роль наряду с талантом, работоспособностью, вдохновением.
Но следует подчеркнуть вот что. Фильм о мировой катастрофе не может быть столбовой дорогой нашего кино. Середнякам за это дело браться не стоит. Пусть они не обижаются, для них по-прежнему остается широчайшее поле деятельности. Зрителям по-прежнему нужны и всегда будут нужны добротные детективы, веселые музыкальные комедии, грустные мелодрамы. Темы же, подобные той, на которую сняты «Письма мертвого человека», мы оставим самым талантливым и самым одержимым. Темы под девизом ЭТОГО НЕ ДОЛЖНО быть.
И между прочим. Не исключено, что наши славные теоретики киноискусства зададутся целью отклассифицировать фильм Лопушанского, определить его место в типологии кино. Беру на себя смелость подсказать им название для его типологической ячейки: фильм-предупреждение. По аналогии с романом-предупреждением в литературной фантастике. Ибо «Письма мертвого человека», слава богу, есть все-таки фильм фантастический. Как в литературе «451 градус по Фаренгейту» Рэя Брэдбери, как «Час быка» Ивана Ефремова, как «Гимн Лейбовицу» Уолтера Миллера-младшего.
И все равно. Люди, будем бдительны.
22 августа Авторы подписывают договор с «Ленфильмом» на написание сценария «Парадиз-99», а 26 августа подают заявку в издательство «Советский писатель» на сборник «Волны гасят ветер» (УНС, ВГВ, ХС).
«Изобретатель и рационализатор» в сентябрьском и октябрьском номерах публикует выдержки из ГЛ. Чтобы не напоминать о скандальной истории повести, ее переименовывают: публикация имеет название «Прекрасный утенок»; сообщается также, что это отрывок из повести «Сезон дождей». Публикацию сопровождают предисловия редакции и Всеволода Ревича.
Ревич В. [ «Известно, что фантастика…»: Предисл. к выдержкам из повести «Сезон дождей»]Известно, что фантастика моделирует действительность. С этой целью она может заглядывать, например, в прошлое, что, однако, бывает сравнительно редко: прошлое уже состоялось, и трансформировать его трудно. Куда чаще фантастика отправляется в будущее. Но, сказать по правде, при всем своем разнообразии фантастика всегда строит только одну модель — модель настоящего. Вглядываясь в него под непривычным углом зрения (на то она и фантастика), она помогает нам вдуматься, разобраться, что же представляет собой современное человечество, куда оно движется, к чему стремится. Взгляд как бы со стороны, взгляд наблюдателя, отнесенного от нас на сотни лет или на сотни парсеков, позволяет выделить, укрупнить противоборствующие тенденции, которыми столь богата наша сегодняшняя жизнь.
Впрочем, поставив перед собой в повести «Сезон дождей» именно такие задачи, братья Стругацкие не стали удаляться в космические дали. Действие повести происходит на Земле, хотя описываемую страну и не найти на карте. Но при желании отыскать ее все-таки можно — социальные реквизиты указаны вполне определенно. Можно также более или менее точно высчитать и время действия: не так давно закончилась великая война, в которой участвовал главный герой повествования писатель Виктор Банев.
В вымышленной стране льет непрерывный дождь — это художественный образ, с помощью которого авторы хотят передать ощущение промозглости, неуюта, обреченности. Но в раздираемом противоречиями, стоящем на грани катастрофы обществе зреют могучие силы обновления. Фантастическая повесть изображает представителей этих сил даже по физическому облику несколько непохожими на «обыкновенных» жителей, но это лишь иносказательное подчеркивание их новой социальной функции. Старый мир (как и положено старому миру) встречает «очкариков» в штыки — пытается изолировать, загнать в резервации, затравить. Есть, конечно, в нем и лучшие люди, например, врач Голем, который сразу становится на сторону тех, за кем будущее. А такие разочарованные интеллигенты, как Банев, постепенно приходят к пониманию моральной правоты «очкариков», их морального превосходства, хотя у Виктора уже не осталось душевных ресурсов, чтобы окончательно порвать с взрастившим его городом, с привычным образом жизни. Строить новый мир будут другие. Другие — это прежде всего дети, они и поданы в повести как радостный символ грядущего. Разлагающийся мир приговорен самым страшным для него судом — судом собственных детей. Они отказались от него, сбросили его прах со своих ног. В фантастике это можно осуществить буквально — дети построились в колонны и просто ушли.
