Лев Славин - За нашу и вашу свободу: Повесть о Ярославе Домбровском
Ярослав молча кивнул головой. Ничего другого он и не ожидал от своего осторожного кузена.
Тетушка Дукляна продолжала полушепотом, хотя к их разговору никто не прислушивался:
— Как жаль, Ярек коханый, что ты в свое время не послушался доброго совета, который тебе давал мой Юзеф.
Ярослав удивленно приподнял брови:
— Что-то я не припомню добрых советов кузена.
— Ну как же! Забыл? Юзеф хотел тебе дать рекомендательное письмо к пану Иосафату Огрызко, редактору польской газеты «Слово» в Петербурге. Вот ты идешь на каторгу, и один бог знает, что с тобой будет. А пан Огрызко…
Домбровский нетерпеливо перебил ее:
— Ничего вы, тетушка, не знаете. Пан Огрызко вовремя понял свои заблуждения. Да, да! Он порвал со своим конформистским прошлым, он отказался от своего альянса с царизмом и стал нашим уполномоченным в Петербурге. Да, он стал революционером, как все честные поляки! Какой-то мерзавец выдал Иосафата. Его арестовали. А вы не знали? Муравьев добивался, чтобы его повесили, так же как и меня. Вот как обстоит дело с паном Огрызко. Так и передайте моему добродетельному кузену…
Через несколько дней арестантов перевели в пересыльную тюрьму. Она помещалась на Колымажном дворе, что на Пречистенке, между переулками Антипьевским и Голицынским. Здесь уже были прежде арестованные поляки. Новых присоединили к ним. Составилась партия в сто тридцать человек. Ее покуда еще не гнали в Сибирь. Ждали «пополнения» из Варшавы.
Всех сто тридцать загнали в одну камеру. Здесь было не лучше, чем в полицейской части. Но днем допускались некоторые облегчения. Позволяли в определенные часы погулять во дворе. Можно было заказать обед в кухмистерской или купить съестные припасы у баб, которых впускали во двор.
Утром тринадцатого декабря полякам приказано было взять белье и собираться в баню. Она помещалась тут же, при тюрьме. Однако пошли не все, было много больных и с незалеченными ранами. Набралось в баню девяносто девять человек. Среди них был и Домбровский со своим мешочком под мышкой. Когда после бани возвратились в тюрьму, старший конвоир, как водится, пересчитал вернувшихся. Одного не хватало. Сделали поименную перекличку: отсутствующим оказался Ярослав Домбровский.
Среди тюремного начальства — переполох. Взялись за часового у ворот. Он клялся, что никто не выходил, за исключением офицера в шинели и с белокурыми усами. «Это он!» — решили. Но потом спохватились, что Домбровский в последнее время брил усы. Да и шинель-то у него откуда?.. Но ведь больше из ворот никто не выходил, вот только этот офицер да еще бабы с хлебом и горячим сбитнем.
И почему-то никому не пришло в голову, что одной из этих баб был Домбровский.
Слух о побеге Домбровского быстро распространился. Мракобесный редактор «Московских ведомостей» Михаил Катков опубликовал яростную статью, обвиняя тюремное начальство, прохлопавшее опасного преступника. Но тут же Катков выражал полную уверенность, что долго Домбровский на воле не погуляет, что Москва — это, слава богу, не Польша, а Россия, и никто здесь разбойнику Домбровскому не даст убежища, а наоборот, русские люди незамедлительно притащат означенного злодея обратно в тюрьму.
Фельдмаршал Берг в Варшаве рвал на себе остатки волос. А генерал-губернатор Муравьев-Вешатель прислал из Вильно в помощь московским сыщикам семь своих отборных шпионов.
Где же был в это время Домбровский? Куда девался он с того момента, когда в толпе баб, искусно подражая их походке и повадкам, вышел за ворота тюрьмы и бесследно потонул в необъятной Москве? Или, может быть, он покинул ее? Нет. Он остался здесь. Его укрыли от преследователей и окружили заботами те самые русские люди, которые, по предположениям Каткова, должны были непременно выдать его.
Вот как это было.
Выйдя за ворота, Домбровский, все еще не ускоряя шага, углубился в паутину переулков, между Пречистенкой и Арбатом. Он прошел неподалеку от дома своей тетушки пани Дукляны Хшонстовской, но, конечно, и не подумал зайти туда, зная, что первым делом кинутся искать его у родственников. Потом он выбрался на Никитский бульвар и побрел вверх по Бульварному кольцу. Он ходил, не останавливаясь, не присаживаясь на скамейки, ходил до изнеможения. Рано наступившие зимние сумерки Домбровский приветствовал, как друга. Однако надо было решить самую трудную проблему: куда деваться дальше? Вдруг ему померещилось, что городовой на перекрестке смотрит на него. Домбровский остановил проезжавшего извозчика и влез в его низкие сани.
— К Красным воротам, да поскорей! — сказал Ярослав тонким женским голосом.
Извозчик ударил лошаденку. Когда они проезжали мимо университета, у Домбровского мелькнула отчаянная мысль. Он вспомнил, как Потебня сказал Оксинскому, искавшему связи с повстанцами: «Зайди к любому русскому офицеру, узнаешь у него. Все они люди порядочные, и ни один не унизится до доноса на тебя…»
Домбровский остановил извозчика, расплатился и вошел в университетский двор. Из здания выходили студенты. В ту пору еще не существовало студенческой формы, ее ввели лет на двадцать позже, при Александре III. Но Домбровский знал, что студенты, настроенные радикально, отпускают длинные волосы, надвигают на глаза широкополую шляпу и на плечах поверх пальто носят плед.
Одного из таких студентов Ярослав остановил:
— У меня к вам просьба: разрешите мне у вас переодеться.
Студент с удивлением воззрился на эту странную деревенскую бабу, говорящую мужским голосом с интеллигентскими интонациями и легким нерусским акцентом.
— Кто вы? — спросил студент.
Ярослав ответил, не задумываясь:
— Я поляк. Я бежал из пересыльной тюрьмы. Я осужден на каторгу, как повстанец. Меня ищут. Теперь решайте!
Студент взял его руку и повел прочь со двора.
Домбровский молча шел и думал: выдаст или не выдаст?
На углу Моховой и Никитской студент остановился и повел глазами вокруг себя.
— Городового ищете? — спросил Домбровский.
Он уже приготовился свалить студента ударом под ребра и скрыться в темных переулках, ведущих к Воздвиженке.
Студент сказал с восхищением:
— А вы рискованный человек! И вправду могли попасть на «благонадежную душу», которая вас мигом доставила бы по принадлежности. Я ищу извозчика.
— Мы к вам?
— Да. Но я не могу в таком виде впустить вас к себе. Видите ли, у меня нет отдельной комнаты, а моим домашним нельзя сказать, кто вы. Вы подождете меня у ворот, я вынесу вам приличную одежду, а там подумаем, куда нам. А вот и извозец. Эй, Ванька!
Ехали молча. На Мясницкой остановились. Отпустили извозчика. Прошли в Златоустинский. Через некоторое время студент вынес теплый плащ и картуз. Домбровский накинул плащ на свое женское одеяние, снял с головы бабий платок и надел картуз. Они пошли вверх по Мясницкой к Чистым прудам. Студент сказал:
