Лев Славин - За нашу и вашу свободу: Повесть о Ярославе Домбровском
Показания эти были настолько важны, что с ними ознакомили самого Муравьева-Вешателя. Там же, в виленской тюрьме, содержался в заключении член Центрального национального комитета адвокат Оскар Авейде. Его привезли в Варшаву и допросили о деятельности Домбровского.
Оскар Авейде, человек мягкий, покладистый, никогда не отличался мужеством. Ему пригрозили смертью, от которой, по словам следователей, его может спасти только полная откровенность. Авейде недолго запирался. Сидя в заключении, он написал «Записки о польском восстании 1883 года» в четырех томах. Царское правительство получило в свои руки массу имен участников восстания с точным описанием их деятельности. Полиция отпечатала эти «Записки» в тридцати экземплярах и разослала их чиновникам, проводившим следствие. Погубив множество людей, предатель спас свою презренную жизнь. 27 ноября 1864 года он показал, что Домбровский действительно был одним из руководящих членов Центрального национального комитета и возглавлял всю военную подготовку к восстанию.
Более Муравьеву ничего не нужно было. Он потребовал, чтобы Домбровского незамедлительно препроводили в Вильно для совершения над ним смертной казни.
Домбровский числился за Бергом. Уже давно эти два палача — генерал-губернатор Муравьев и наместник Берг — враждовали друг с другом. Сейчас торжествовал Муравьев: Домбровского разоблачил он, а не старая развалина Берг, который безрезультатно возится с этим крупнейшим государственным преступником уже свыше года. Но Берг не мог допустить торжества Муравьева. Домбровский — собственность его, Берга, и он его никому не отдаст, сам будет его судить.
Варшавский военно-полевой суд вынес Домбровскому смертный приговор.
Берг задумался. Революция идет на убыль, Домбровский уже не так страшен. Муравьев опять будет торжествовать, если смертный приговор приведут в исполнение: значит, вышло по его, только с лишней оттяжкой времени. Нет, не будет по Муравьеву. И Берг заменил смертный приговор пятнадцатью годами каторги «с лишением дворянского достоинства, всех прав состояния, чинов, медалей и ордена Станислава».
Часть VII
ПОБЕГ
Узник больше думает о побеге, чем тюремщик о затворе.
СтендальГлава 23
«Земля и воля»
Был серый ненастный денек, когда поезд с польскими «государственными преступниками» двинулся через Питер в Москву. Сильный отряд конвоиров сопровождал их. В одном из вагонов лежал Домбровский, подложив под голову мешочек с бельем и снедью. Он был молчалив. Мысли его перебегали с одного предмета на другой. То он вспоминал свое почти полуторагодовое сидение в каземате. Полтора года! За это время вспыхнуло восстание, которое он готовил собственными руками. Ведь вся его жизнь, считал он, была предуготовлением к этому великому народному делу — и кадетский корпус, и кавказская война, и генеральный штаб, и академия. Да, он выковал из себя боевого офицера, оснащенного опытом ведения современной войны. Он был убежден, что, будь он на свободе, судьбы восстания пошли бы иначе. Он сделал ошибку, всего одну ошибку: он не ушел в свое время в подполье, как это сделал Потебня… Ах, если бы можно было повернуть время назад!..
От мыслей о невозвратном прошлом Домбровский перешел к настоящему. Его беспокоила судьба Пели. Ей не разрешили отправиться с ним в Сибирь, ибо он каторжанин, а не ссыльный поселенец. Ее тоже принудительно отправили куда-то в глушь, на Волгу, в городишко Ардатов. Она едва успела сообщить это при прощании, сунула ему сверток с бельем и — незаметно для стражи — несколько сот рублей…
Но больше всего Домбровский сосредоточивал свои мысли на будущем. Он перебирал в уме десятки вариантов побега. В каждом из них было какое-нибудь непреодолимое препятствие. Он решил, что лучше всего сделать это или в лесу, или в одном из больших городов на этапе. Ведь большой город — тот же лес… Своими планами он ни с кем не делился. Наученный горьким опытом, он боялся предательства.
Больших лесов по пути покуда не попадалось. В Питере из вагонов не выпускали. На маленьких станциях разрешалось покупать еду. Ее подносили к вагонам крестьянки. На одном из таких импровизированных базарчиков Домбровскому пришла в голову неожиданная идея. Покупая у бабы молоко, он тихонько спросил, не продаст ли она ему женское платье. Сделка состоялась. Женщина сбегала домой и вскоре принесла нечто вроде верхней теплой кофты (она это называла: «кожушанка»), цветастую юбку («спидныцю») и большой теплый платок («хустку»). Все это было порядком ношенное. Домбровский, не торгуясь, сунул бабе пачку ассигнаций и быстро запихал барахло в мешок.
Наконец подводы затарахтели по булыжным мостовым Москвы. Никто из прохожих, во множестве сновавших по узким кривым улицам, не обращал внимания на эшелон арестованных. Привыкли… В последние недели сотни польских повстанцев проследовали через Москву на Большую Владимирскую дорогу, которая начинала длинный путь на каторгу в Сибирь.
Партию заключенных, где был Домбровский, отвезли в городскую полицейскую часть. Здесь поместили их вповалку в одной небольшой темнице. Духота была страшная. Крошечные оконца, забранные решетками, не пропускали воздуха. На протесты заключенных им ответили, что помещение это временное. Домбровский не присоединился к тем, кто протестовал. Другие заключенные упрекали его в «смирении». Он отмалчивался. Такое поведение удивляло знавших Домбровского. Оно не было в его характере. Но у него были свои планы. Он хотел быть возможно более незаметным, слиться с серой безликой массой. Он все прикидывал в уме различные способы бегства из заключения. Ни один из них не годился здесь, в полицейской части. Следовало ждать.
Заключенным разрешалась переписка. Домбровский отправил письмо Хшонстовским, прося навестить его. Пришла тетушка пани Дукляна. Она принесла гору продуктов и пару чистого белья.
— Какое горе для всех нас… — сказала она, обливаясь слезами.
— Что кузен? — спросил Домбровский.
Пани Дукляна испуганно оглянулась:
— Тшш! Он тебе кланялся. Но прийти к тебе не может. Ты понимаешь, это повредит ему по службе.
Ярослав молча кивнул головой. Ничего другого он и не ожидал от своего осторожного кузена.
Тетушка Дукляна продолжала полушепотом, хотя к их разговору никто не прислушивался:
— Как жаль, Ярек коханый, что ты в свое время не послушался доброго совета, который тебе давал мой Юзеф.
Ярослав удивленно приподнял брови:
