Евгения Мельник - ЕВГЕНИЯ МЕЛЬНИК
Я подумала.
— Три чистых бланка достать не трудно, но печати?
— Обязательно печати!
— Вы представляете, как это трудно, — возразила я, — почти невозможно: печать всегда у следователя, он запирает ее в стол, если выходит. Попробуйте-ка возьмите!
— А вы попробуйте, — и легкая улыбка скользнула по лицу моего собеседника.
— Хорошо, — решилась я, — но не ручаюсь…
— Нет ничего невозможного на свете, коммунисты все могут, — сказал он. — Запомните это.
— Я беспартийная, — ответила я, но мне стало очень приятно от его слов.
Три чистых бланка незаметно взяла в тот же день. Чтобы не подвести женщину, которая со мной работала, и скрыть следы, занесла номера паспортов в книгу, написала вымышленные фамилии.
Чистые бланки паспортов лежали в ящике моего стола под бумагами. Теперь осталось самое трудное. Каждое движение следователя не ускользало от моего внимания. Даже не глядя на него, по звукам, я определяла, что следователь вынимает печать из футляра, ставит ее на паспорт, кладет обратно в футляр…
Так прошел день. На второй, встретив своего знакомого, я сказала:
— Бланки есть, но печати еще не поставлены.
На третий день, пройдя мимо, бросила ему: «Пока ничего». На четвертый я нервничала: неужели не смогу?
Вдруг приоткрылась дверь, на пороге остановился полицейский.
— Господин следователь, начальник полиции просит вас немедленно зайти к нему в кабинет.
В это время наш следователь разговаривал со своим коллегой. Разговор оборвался на полуслове.
— Сейчас я приду, подождите минуточку, — сказал следователь и поспешно вышел.
Печать осталась лежать на столе, я впилась в нее глазами. Прошло пять минут. Второму следователю, как видно, наскучило ожидание: он подошел к открытой двери в соседнюю комнату, остановился на пороге, заговорил с кем-то, потом сделал еще шаг, продолжая разговаривать. В дверях виднелась его спина. Сердце мое билось, глаза расширились. Я бесшумно открыла ящик, достала бланки… Если обернется этот следователь или откроется дверь и явится тот? А эти две женщины, что сидят здесь? Как они будут реагировать? Но меня будто толкнул кто-то. Сама не знаю, как очутилась я возле стола: неслышно, с предельной быстротой разбросала бланки, схватила печать, быстро прижала к одному, второму, третьему; потом рывком сдернула бланки и сделала неслышный прыжок от стола.
В это время зашевелилась спина, и следователь обернулся. Усилием воли я заставила себя сделать несколько медленных и спокойных шагов. Голова кружилась, сердце колотилось, как в тумане, я видела лицо следователя, идущего к столу. Кажется, машинистка перестала печатать. В моих руках были бланки, руки дрожали. Я медленно села, не спеша открыла ящик стола и положила туда бланки. У меня не только не хватило сил взглянуть на следователя и прочесть в его глазах свой приговор — я чувствовала, что нужно спрятать свои глаза, которые сейчас выдадут меня с головой. Взяла ручку и низко склонилась над книгой.
В это время открылась дверь и вошел наш следователь. Перед моим мысленным взором пронеслась картина: крик, шум, один следователь рассказывает другому о том, что произошло, женщины вскакивают со своих мест, указывают на меня пальцами: она украла бланки! В комнату врываются полицейские, хватают меня…
Глухо, как сквозь стенку, доносятся до меня бубнящие голоса: это оба приятеля продолжают разговор. Я поднимаю голову и смотрю на женщину, сидящую против — она выписывает кому-то паспорт. Машинистка стучит на машинке. У меня отлегло от сердца. Пришло хорошее чувство: значит, смогла помочь своим людям, значит, не даром живу!
После работы я тщетно высматривала в толпе своего командира — его не было. Неужели он потерял надежду и решил, что не стоит больше ждать? Тогда бланки, добытые с таким трудом, окажутся бесполезными. Я уже завернула за угол, когда меня окликнул знакомый голос.
— Я видел вас, — сказал командир, идя рядом со мной, — но не хотел подходить. Вы искали меня глазами, чувствую, что бланки есть.
— Да, вот они, с печатями, как вы просили.
Он сильно, по-товарищески сжал и встряхнул мою невесомую руку, я даже пошатнулась.
— Простите, — извинился он, — это от избытка чувств.
Я понимала, что человек, имени которого не знала и даже не поинтересовалась узнать, обладает сильной волей и будет бороться за жизнь и победу своего народа. От всей души я пожелала ему удачи и счастья в том деле, которое он задумал.
Мы расстались, и каждый пошел своей дорогой. Усталая, шла я домой. Голод снова проснулся. Перед глазами с упорной настойчивостью маячили видения разнообразной пищи и на первом месте хлеб. Сколько бы я сейчас съела хлеба!
Еще раз я была свидетельницей: помогала оформить документы старшине Сорокину. Это окончательно разъярило следователя. Мне объявили, что в моих услугах больше не нуждаются, несмотряна то, что я отработала только двадцать шесть дней трудовой повинности вместо двадцати восьми. Разрешения на пропуск из Севастополя мне не дали.
Жители покидают Севастополь
Немецкая комендатура находилась в большом уцелевшем доме на углу улицы Ленина и Пушкинской. Возле этого дома всегла толпились люди. Бесконечная очередь измученных людей с лицами землистого цвета никогда не убывала: все стремились получить пропуск из Севастополя. Но попасть к коменданту, кажется, было труднее, чем в рай.
Неожиданно нам передали записку от сестры из Ялты Каким-то образом она узнала, что мы живы, и теперь звала нас к себе.
Мы пытались получить пропуск. Часами выстаивали у комендатуры, но безрезультатно.
Всем жителям, в том числе и нам, пришлось пройти через полицейскую проверку. Перед следователем, к которому мы с мамой пришли, лежала большая толстая книга из розовой бумаги.
— Ваша фамилия?
— Мельник, — ответила я.
Следователь стал перелистывать книгу. В нее от руки были вписаны различные фамилии. У одной из них он задержался.
— Как звали вашего мужа?
— Борис, — ответила я.
Следователь закрыл книгу, написал справку о том, что я прошла проверку, и молча вручил мне. Так каждого человека, находившегося в Севастополе, пропускали через кабинет следователя с его розовой книгой, в которой были записаны фамилии политработников, партийных и советских активистов, работников НКВД.
Видно, какие-то шпионы поработали над ней еще во время осады. Теперь гестапо занималось тем, что вылавливало этих людей и расстреливало их за городом.
Люди, бродившие в поисках пищи по заброшенным огородам, ранним утром видели ужасные сцены расстрела и едва уносили ноги. Всем стало известно, что если немец что-нибудь приказал — не вздумай ему возражать или противоречить: рискуешь жизнью или в лучшем случае получишь пощечину. Диким и странным было это мордобитие для гражданина нашей страны, в которой никто никого и никогда не смел тронуть пальцем. Внезапно мы все оказались «вне закона» и с первого же дня остро почувствовали свое бесправие. Севастопольцы за их стойкость во время обороны и глубокий патриотизм были у гитлеровцев на особом счету — на счету рабов самого худшего сорта.
