Гертруда Кирхейзен - Женщины вокруг Наполеона
Что касается ее таланта и игры, то в этом смысле нельзя было констатировать такого же триумфа. Мадемуазель Жорж не обладала приятным голосом и кроме того имела слишком блестящих предшественниц и слишком выдающуюся соперницу в лице очень талантливой мадемуазель Дюшенуа. Но парижан вполне удовлетворяла уже одна ее прелестная наружность. Вначале мало благосклонный к ней критик Жофруа и тот расточал ее красоте величайшие похвалы. Он сравнивал ее с сестрой Аполлона. «Но, – прибавлял он, – как только выходило из ее уст первое слово, ухо было далеко не в таком восхищении, как глаз. Неизбежное волнение, связанное с подобным моментом, сделало ее обычно мягкий и звучный голос хриплым и невыразительным. Но вполне понятно, что шестнадцатилетняя (пятнадцатилетняя) девушка, выступающая в первый раз на сцене перед такой блестящей публикой, была не в состоянии проявить в настоящем свете все свои способности».
Таково было первое выступление Жозефины Веймер в Париже. Позднее критика была менее снисходительна к ней, и ее поклонники и поклонники Дюшенуа разделились на два ожесточенно враждующие лагеря. Несмотря на все это мадемуазель Жорж получила 4 августа 1803 года постоянный ангажемент в «Comédie Française» с жалованьем в 4000 франков ежегодно, а год спустя вместе со своей соперницей она была принята пайщицей театра.
Несколько недель спустя после своего первого выступления на сцене она отпраздновала свой другой дебют, во дворце Сен-Клу, в покоях над оранжереей. Хотя она и утверждает, что приходила во второй и в третий раз в тайные покои первого консула, прежде чем уступила его желаниям, но мы вполне вправе отнестись скептически к рассказу престарелой женщины и актрисы. Кроме того, несмотря на юный возраст Жозефины-Маргариты, у Наполеона был не один только предшественник в лице его брата Люсьена, а еще и богатый польский князь Сапега. Ей хочется уверить нас, что она упала вполне целомудренной в объятия цезаря. И однако она пришла в Сен-Клу одетая как королевская любовница. Ее гардероб не уступал по богатству и элегантности гардеробу любой шикарной парижанки. Рубашки из тончайшего батиста с дорогими вышивками и настоящими валансьенскими кружевами, юбки из индийского тюля, легкие и благоухающие, как весенний зефир, ночные сорочки из мягкого шелка или из такой тонкой и прозрачной материи, что их можно было продеть сквозь кольцо, английские кружевные шали, стоившие тысячи франков, красные и белые индийские кашмиры, великолепные меха, драгоценнейшие туалеты, – все эти предметы роскоши были достойны действительно царственной красоты юной Жорж. И все это оплачивал «бескорыстный» князь Сапега. Он предоставил ей и ее матери, которая позднее тоже приехала в Париж, обставленную со всей роскошью квартиру на улице Сент-Оноре, держал для нее лошадей и экипажи, и за все эти благодеяния он выговорил себе лишь право… иметь второй ключ от этой квартиры. Так, по крайней мере, наивно рассказывает защитник ее добродетели Александр Дюма, а также и сама мадемуазель Жорж.
Когда в декабре 1802 года мадемуазель Жорж в сопровождении камердинера Констана приехала в Сен-Клу, она нашла там далеко не того «ужасного человека», которого ей рисовала ее фантазия. Она нашла не повелителя с непоколебимой волей, который даже в любви отдавал деспотические приказания, которого ей рисовали грубым и жестким владыкой, но «любезного и деликатного» человека. Он помог ей раздеться, снял с нее покрывало и кашмировую шаль, обнаружил в обращении с ней нежность и осторожность, не оскорбил ее грубым, чувственным натиском, а подчинился ее «ребяческим капризам». Он разыграл даже сцену ревности, разорвав покрывало, подарок князя Сапеги, на мелкие куски.
Она должна была рассказать ему историю своей жизни, и он терпеливо слушал ее рассказ. Он радовался, что она не лжет ему, потому что ее рассказ точно совпадал с теми сведениями, которые он заранее собрал о ней. «Бедное дитя, вы так нуждались!» – сказал он с состраданием и этим самым завоевал всецело симпатию юной актрисы.
Вначале их разговора он спросил ее об ее имени. Но так как имя Жозефина из весьма понятных соображений, по-видимому, показалось ему неподходящим для возлюбленной, то он попросил у нее позволения называть ее Жоржиной. Она, разумеется, с удовольствием разрешила ему это. Вообще она тотчас же соглашалась на все его требования и дала ему также обещание никогда больше не одевать, приходя к нему, вещей, полученных от других поклонников. В особенности князь Сапега должен был быть изъят из круга ее друзей. Жоржина и эту жертву принесла весьма охотно: хотя и богач, и князь, Сапега все-таки не был первый консул.
На следующий день весь Париж знал о том, что мадемуазель Жорж была в Сен-Клу и что она видела у своих ног мирового владыку. Когда несколько дней спустя первый консул был на представлении «Цинны» и мадемуазель Жорж в роли Эмилии произнесла слова:
«Si j'ai séduit Cinna, j'en séduïrai dieh d'autres», вдруг раздался бурный взрыв бесконечных рукоплесканий. Все головы повернулись в сторону ложи первого консула, и этот последний, казалось, был очень польщен этой совершенно новой для него и неожиданной овацией.
Жоржина была совершенно во вкусе Наполеона. Эта пятнадцатилетняя девочка, уже совершенно сложившаяся физически, обладала живым умом и кротким характером и выказывала ему полнейшую преданность. Она прямо с поразительной готовностью шла навстречу всем его желаниям и никогда не скучала сама и не докучала первому консулу.
Камердинер Констан рассказывает, что он не раз слыхал, как Наполеон смеялся от души в то время, как Жорж бывала у него. Он смеялся над пикантными анекдотами, над маленькими закулисными скандальчиками и театральными сплетнями, которые она передавала ему в бесцеремонных и откровенных подробностях. Она умела играть на самой слабой его струне – на любопытстве – и, может быть, этим самым привязала его к себе надольше, чем при помощи одной своей красоты. В обществе Жоржины он был весел, как ребенок. С ней он играл лучше, чем со своими школьными товарищами в Бриенне. И она храбро защищает его от всех нападок и обвинений, будто он был груб с женщинами. «Однажды, – рассказывает она, – я приехала в Сен-Клу. Констан сказал мне: «Консул наверху и ожидает вас». Я вхожу. В комнате ни души. Я ищу повсюду в смежных комнатах. Я зову его. Никакого ответа. Я зову Констана. «Что, Констан, может быть, консул опять сошел вниз?» – «Нет, мадам, поищите хорошенько». И при этом он подмигнул мне на дверь маленького салона, где я еще не успела поискать. Там под грудой подушек на софе лежал консул и хохотал от души, точно школьник».
В другой раз, когда она была у него, он обмотал себе голову белым покрывалом, которое украшало темные локоны Жоржины.
