Геннадий Седов - Фанни Каплан. Страстная интриганка серебряного века
НЕГРАМОТЕН, МАЛОГРАМОТЕН:грамотна.
ЧЕМ ЗАНИМАЛАСЬ ДО ОСУЖДЕНИЯ:мастерством.
КАКОЕ ЗНАЕТ МАСТЕРСТВО:белошвейка.
СКОЛЬКО ИМЕЕТ СОБСТВЕННЫХ ДЕНЕГ:один рубль.
КАКИЕ ИМЕЕТ ЦЕННЫЕ ВЕЩИ:не имеет.
РОСТ:2 аршина, 31/2вершка.
ТЕЛОСЛОЖЕНИЕ:среднее, средней толщины.
ГЛАЗА:продолговатые, с опущенными вниз углами, карие.
ЦВЕТ И ВИД КОЖИ ЛИЦА:бледный.
ВОЛОСЫ:темно-русые.
БОРОДА И УСЫ —
ОСОБЫЕ ПРИМЕТЫ:над правой бровью продольный рубец сантиметра 21/2длины.(фотография снята 18 января 1907 года. Дактилоскопический листок отослан начальником
Киевской тюрьмы в Центральное бюро 2 июля 1907 года за № 187).
КАКИМ СУДОМ ОСУЖДЕНА:Военно-полевым судом от войск Киевского гарнизона.
КОТОРЫЙ РАЗ ОСУЖДЕНА:первый.
К КАКОМУ НАКАЗАНИЮ ПРИГОВОРЕНА:к бессрочной каторге.
С КАКОГО ВРЕМЕНИ ИСЧИСЛЯЕТСЯ СРОК НАКАЗАНИЯ:с 30 декабря 1906 года.
КОГДА ПРИГОВОР ОБРАЩЕН К ИСПОЛНЕНИЮ:8 января 1907 года.
КУДА НАЗНАЧАЕТСЯ ДЛЯ ОТБЫТИЯ НАКАЗАНИЯ:согласно отношению Главного Тюремного управления от 19 июня 1907 года за № 19641 назначена в ведение Военного губернатора Забайкальской области для помещения в одной из тюрем Нерчинской каторги.
СЛЕДУЕТ ЛИ В ОКОВАХ ИЛИ БЕЗ ОКОВ:в ручных и ножных кандалах.
МОЖЕТ ЛИ СЛЕДОВАТЬ ПЕШКОМ:может.
ТРЕБУЕТ ЛИ ОСОБО БДИТЕЛЬНОГО НАДЗОРА И ПО КАКИМ ОСНОВАНИЯМ:требует, склонна к побегу.
И. д. губернского тюремного инспектора
Г. Вовченко».
За спущенной наполовину створкой окна, забранной решеткой, — солнечный летний день, врывается в духоту вагона ветерок, отдающий угольной гарью. Сколько она уже в пути — уму непостижимо! Какая необъятная страна Россия! Пошла четвертая неделя, как ее вывели в кандалах за ворота Лукьяновского острога, усадили в телегу, повезли в окружении солдат и конного взвода казаков на станцию. Куда — молчок. «Узнаете на месте, Каплан», — сухо ответил командовавший конвоирами жандармский офицер.
Остался позади Конотоп, миновали Курск, Воронеж, Рязань. Она плохо представляла себе места, которые проезжала, не могла понять, в какую сторону движется поезд — на север? на юг?
«Ай, да ладно! — махнула рукой. — Какая разница».
Была глубокая ночь — она спала на жестком вонючем матраце без наволочки, когда ее растолкал за плечи конвойный:
— Поднимайтесь, барышня! Приехали!
Держась за поручни, она спустилась по ступенькам на хрусткий гравий, огляделась по сторонам.
Отцепленный вагон стоял вблизи каких-то приземистых темных строений. Светились по ту сторону путей окна вокзала, дальше — вереница домов, заводские высокие трубы с белесыми дымками.
— Где мы? — спросила шагавшего впереди офицера, курившего папиросу.
— В Москве, в Москве, Каплан, — отозвался тот. — Не оступитесь о рельсы, под ноги глядите…
Москва! Поверить невозможно!
Ее усадили в подводу с высокими бортами, рядом расположились конвоиры. Стояла теплая душная ночь, над головой в предчувствии близкого утра полыхал неистово звездный небосвод. Пахло сиренью, брехали за заборами сонные собаки.
Она озиралась по сторонам: спящие дома, церкви, церквушки, по тротуару ковыляет ночной сторож, стучит в колотушку.
Колеса прогрохотали по деревянному мосту через речку, застучали по брусчатке мостовой.
Ехали долго. Возница понукал окриками лошадь, конвойные о чем-то переговаривались, офицер курил, стоя у борта.
Она подумала внезапно: как же далеко я от дома! Одинокая, никому не нужная, в тряской телеге. Пересыльная каторжанка в цепях, брошенная на произвол судьбы человеком, ради которого была готова на все. Оставила близких, рисковала жизнью.
Невыносимая нахлынула тоска, душили слезы. Сидела, низко опустив голову, кусала губы. Конвойные позевывали рядом на скамейке, офицер молча курил.
Въехали в сонную слободу из деревянных домишек, обогнули пустырь, водокачку. Встала на пути темная громада строений за каменными стенами, башни по сторонам.
— Прибыли, Каплан!
Офицер помог ей спуститься, зашагал к будке с постовым, она в окружении конвойных следом. Озиралась по сторонам: не тюрьма — крепость! Стены в несколько человеческих ростов, трехэтажные мрачные корпуса.
Миновали очередной пост, вновь предъявили документы. Заскрипели железные ворота, они пошли в полутьме по гулкому тоннелю, вошли в освещенный сводчатый зал, набитый до отказа людьми. Шум голосов, запах немытых тел, сваленные где попало котомки, набитые мешки.
Дождавшись своей очереди, она подошла к длинному столу.
— К стенке! — приказала немолодая надзирательница.
Поднялась со стула.
— Руки протяни!
Выбрала из металлической связки на поясе ключ, отщелкнула кандальные замки на запястьях — тяжелая цепь свалилась на пол.
«Как хорошо, боже! Рукам как легко»…
— Юбку скидывай!
— А?
Она смотрела не понимая: люди же вокруг, неприлично…
— Глухая? Юбку сымай, говорю!
Торопясь, она переодевалась в домашнее платье. Казенную ее одежду надзирательница забросила, скатав, в наваленную в углу гору тряпья.
— Ко мне пожалуйте! — позвал из глубины зала бородач в клеенчатом переднике.
Усадил на табуретку.
— Пригните голову!
Расчесал по плечам волосы, клацнул ножницами, принялся подрезать. С одной стороны, с другой…
Она не выдержала, глядя на падающие к ногам локоны, заплакала горько.
— Не переживайте, барышня, к свадьбе отрастут, — бородач обмахнул ей лицо несвежей салфеткой. — Готово! Следующий!
Недремлющая «Бутырка». Осужденные с мешками и котомками, тянущиеся по лестницам и этажам, скрип отпираемых дверей, оклики надзирателей. Главная пересыльная тюрьма России заполнена до предела. Уходит в места пребывания один этап, на смену ему прибывает новый.
Коротко остриженную ее привели из приемного «отстойника» в женское отделение для уголовных. Теснота, спертый воздух. На железных койках, в проходах, у стен — разномастная толпа женщин. Старые, молодые. Смотрят — кто настороженно, кто равнодушно, кто с любопытством. Приведшая ее коридорщица-латышка, плохо говорившая по-русски, отвалила прислоненную к стенке свободную койку («Тавоя», — обронила), повела в умывальную комнату, дала, дождавшись, пока она умоется, кружку с кипятком.
