Владислав Бахревский - Никон (сборник)
Проснулся Алексей Михайлович, и все в нем обрадовалось пробуждению, душа и тело. Потянуло его под ясное небо, и, сам еще не понимая, что ему надобно, велел позвать Матюшкина.
На месте, однако, не усидел, вышел на Красное крыльцо и совсем взбодрился.
Небо тугим до звона парусом взлетало над Москвою, и солнце, еще такое молоденькое, только-только хватившее первый ковшик весенней браги, каждому ставило на лицо свою печать.
Стрелецкий полковник Артамон Матвеев, завидев государя, поклонился издали, с нижней площадки, потом, взойдя на первую ступеньку, и со второй тоже поклонился.
– Иди сюда! – позвал его нетерпеливо государь.
Они росли вместе. Артамона определили царевичу Алексею в товарищи, вместе с Ртищевым и Матюшкиным, еще в 1638 году. Отец Матвеева родовитостью не блистал и большого состояния нажить не умел, но был он человеком честным, преданным и умным. Посылали его в посольствах к турецкому султану Мураду, к шаху Персии Аббасу.
Сына своего Матвеев учил всякому доброму знанию, какое только водилось в Москве. Теперь Артамону было двадцать восемь лет, он давно успел привыкнуть к полковничьему званию, а надежды на большее у него и быть не могло, хоть и друг царю. Великие государственные службы – привилегия боярства.
– Артамон, ишь ты румяный какой! – радовался приятелю царь, и ему вдруг пришло в голову созорничать.
Тут и Матюшкин со Ртищевым как раз подоспели.
– А поехали-ка, ребятки, по гостям! – У Алексея Михайловича в глазах запрыгали светлые зайчики.
– Так ведь пост, – сказал нерешительно Ртищев.
– Вот и поглядим, чем ныне православные угощаются!
Царь, удивлявший иноземцев величавостью, своих до оторопи пугал невесть откуда бравшейся проворностью. В Кремле думные да приказные только еще всполошиться успели, а царя уже след простыл.
Сперва закатились в хоромы боярина князя Михаила Петровича Пронского. Боярские слуги еще на царя глазами хлопали, а он, встречи не ожидая, – на крыльцо, да в сени, да в горницу.
Князь Пронский так и подскочил! Во рту кус пирога, да такой маленький, обеими руками боярин за кус тот держится. Поперхнулся, раскашлялся, из глаз слезы градом. Царь первый к боярину подскочил, треснул по горбу, выбивая застрявшие крошки, и сам же ковшик поднес с медом. Боярин глотнул и, крутя виновато головой, пропавшим голосом сипел:
– Ох, спас ты меня, батюшка государь!
– День на обед, а ты все завтракаешь! – укорил боярина Алексей Михайлович.
– В церкви с утра стоял! – оправдывался Михайла Петрович.
– Пироги-то, чую, с мясцом!
– Медвежатинка, – объяснил простодушно князь и спохватился: – Твой, государь, дохтур поститься мне никак не велел ради мово слабого здоровья. Вот и отмаливаю…
Щеки у боярина были красные, налитые.
Алексей Михайлович озаботился, приложил ладонь к боярскому круглому пузу.
– Не урчит?
– Урчит, великий государь! Выпью квасу, как пес цепной рыкает. Домашние аж пугаются. Рры-ы! Ры-ы-ы! Сам вздрагиваю.
Алексей Михайлович поднес к носу ковшик, понюхал.
– Благодатный запах-то!
– Да у меня меды ого-го! – Пронский так и просиял.
– А я, грешным делом, весь Великий пост на хлебе да квасе, – сказал царь. – Ну, кушай на здоровье, Михайла Петрович. Мимо ехал, дай, думаю, проведаю!
И царь пошел из светлицы, а Пронский только руками взмахнул:
– Да как же так! Без угощенья-то!
Кинулся вслед за царем, а тот уже в возок погрузился – и только снег из-под копыт!
Боярин князь Иван Андреевич Голицын – ел.
Боярин князь Иван Никитович Хованский – ел.
Боярин Василий Васильевич Бутурлин – спал.
Боярин Илья Данилович Милославский из-за стола поднялся.
Боярин князь Семен Васильевич Прозоровский был на дворе, в одном кафтане и с пучком розог в руках. Перед ним стояла широкая лавка, на лавке мужик со спущенными штанами.
– Вразумляю! – объяснил царю боярин свое занятие, впрочем, сильно смутясь.
– За какое же злодейство? – спросил царь.
– На каждом – грех! Куда от грехов денешься? Для памяти стегаю! По три розги каждому.
Царь поглядел на очередь ожидающих боярской науки, попросил:
– Отпусти ты их, Семен Васильевич. Я за их грехи с патриархом помолюсь.
Князь чуть шевельнул рукой – и пусто стало на дворе.
Боярин князь Борис Михайлович Лыков – ел.
Боярин Григорий Гаврилович Пушкин – ел.
Двор боярина князя Григория Григорьевича Ромодановского встретил конским ржанием. Князь в волчьей телогрее сидел на черном тонконогом, впавшем в истерику коне. Конь визжал, прыгал, но железная была рука у князя, а сидел он как приросший.
Увидел царя, спрыгнул наземь, кинул поводья конюхам, которые тотчас захлопотали вокруг лошади, накрывая ее попоной, оглаживая и всячески успокаивая.
– Не всякая птица за таким конем угонится, – сказал Ромодановский с гордостью.
– Объезжаешь, что ли? – спросил царь.
– И объезжаю, и к себе приучаю! – Смело посмотрел царю в лицо: – Конь есть – дела нет.
– Будет тебе дело! – радостно засмеялся Алексей Михайлович. – Не горюй, Григорьевич. Будет тебе дело. Спасибо тебе.
– За что же?! – удивился князь.
– А за то, что не спишь. Иные-то все еще дрыхнут! – И объяснил: – Мимо ехал. Вот и проведал тебя. Дай Бог тебе здоровья. Осетра тебе нынче пришлю. На Вербное за мое здоровье откушаешь.
Возвращались в Кремль в молчании. Уже на Пожаре царь дернул Артамона за рукав:
– Видал, какие у нас Аники-воины?! Один только и сыскался стоящий на всю Москву.
– То не воины, государь, – ответил Матвеев, – то – начальство, воины – это мы, твои дворяне.
– Не знаю, – сказал царь, щуря задумчиво глаза. – Ты, правда, спозаранок при деле. А как иные – не знаю. Царю за всеми не углядеть.
13Думный дьяк Ларион Лопухин принес государю на утверждение лист о порядке приема послов гетмана Хмельницкого, которые вот уже пятый день жили в Москве, ожидая царской милости.
Лопухин застал у царя Никона и смешался – дело у него было тайное.
– Читай свою бумагу! – разрешил Алексей Михайлович. – От собинного друга у меня секретов не бывает. Великий святитель Никон такой же государь, как и я.
Думный дьяк поразился услышанному и, не мешкая, прочитал свой лист.
Посланникам гетмана Богдана Хмельницкого Кондратию Бурляю и Силуяну Мужиловскому государь указал быть у себя 22 апреля. Ехать посланникам в Кремль на государевых лошадях, в карауле стоять стрельцам трех приказов без пищалей. Сойти с лошадей посланникам у Посольского приказа.
– «Государю царю и великому князю всея Русии быть в Столовой избе, в чем он, государь, изволит, – читал Лопухин. – А боярам…»
– Погоди! – остановил Алексей Михайлович. – Помету сделай. «Государь был в опашенке объяриной с кружевом».
