Станислав Лем - Черное и белое (сборник)
Западные корреспонденты пытались у московского Киевского вокзала брать краткие интервью у людей, после катастрофы направлявшихся на Украину. Корреспондентов поражало нежелание отвечать на вопрос об угрозе, простое пожатие плеч или пренебрежительная немногословность ответов: что, мол, если в газетах ничего об этом нет, то и не о чем говорить. Я объясняю себе эту сдержанность только отчасти тем страхом, который привит с детства каждому, кто может столкнуться с иностранцами и тем более быть сфотографирован и расспрошен, то есть может стать выразителем общественного мнения «наиболее прогрессивного строя». Страх страхом, но средний гражданин СССР чисто инстинктивно считает, что должен знать столько, сколько «положено», сколько ему власти позволили знать.
Может, такое состояние умов и не является серьезным недостатком в войне традиционной, то есть в войне с фронтами и тылом, не должно быть даже недостатком в войне авиационной с ее бомбардировками глубоких тылов. Зато война в своей ужасной сути полностью невидимая, как смерть, которую приносит весенний ветер, запах цветов, куличи из песка, которые делают дети в песочнице, – такая война ДОЛЖНА быть доведена до сознания общества, – иначе это общество окажется в ситуации, что его бросила собственная власть, абсолютно беззащитным, отданным на предательское поражение и медленное умирание – даже не зная, откуда и как приходит гибель. Сделает ли команда Горбачева надлежащие выводы из урока катастрофы под Киевом? Сомневаюсь, ибо умалчивания, обман, радостные пляски масс и скрытие гор трупов – это неотделимая часть советской жизни.
Кроме вышесказанного, хаотическую беспомощность первых дней после катастрофы можно объяснять факторами, которые мы назвали структурными. Не будем говорить о всеобщем незнании: армия, как в ее наступательной, так и оборонительной функции не интегрирована в гражданское общество, а является тщательно изолированным паразитом, для которого гражданское население является кормильцем. Такая армия подчиняется только центральному руководству, и поэтому пострадавшее население не может надеяться на помощь от ее местных представителей. На это должна поступить команда из Москвы. Однако и этот аспект централизации советского военного потенциала таит в себе непредвиденные угрозы в случае нетрадиционно проводимой войны. Вся надежда Москвы заключается в том, что ни о какой войне не может быть и речи, поскольку политики Запада, в соответствии с позицией своих обществ, умирают от страха от одной только мысли о конфронтации с советским колоссом. Урок катастрофы даст материал для размышления только скромному меньшинству интеллектуалов или политологов, которые еще не капитулировали перед Советами. В это же время вслед за катастрофой будет долго тянуться шлейф все новых и всегда трудных для проверки сообщений из сильно пострадавшей, невинной Украины.
III. Похоронный звон
Что касается моего личного мнения, утверждаю: между наступательным и оборонительным атомным потенциалом Советов существует гигантская диспропорция. Тем самым можно считать, что СССР очень легко может быть побежден в атомной войне, начатой стратегией первого удара. Эти ужасные слова можно произносить спокойно, поскольку – если вообще существует возможность абсолютно невозможная – то это атомная атака США, направленная против СССР. В военные и кровавые намерения Рональда Рейгана верят исключительно любящие мир и его советские форпосты интеллектуалы, журналисты, политики, которые охотно называют президента Америки прозвищем «Рэмбо» – по недавнему довольно садистскому и очень глупому фильму «made in USA», – а также ковбоем и т. п. Много времени и усилий требует от западных комментаторов, карикатуристов – и тех же политиков – взаимное «устрашение», которое достигло уже такого напряжения, что когда Рейган пригрозил военной операцией Сирии и Ирану в ответ на террористические акты, подготовленные на их территориях, тотчас на Западе на него посыпался град осуждений, и его государственный секретарь вынужден был объяснять, что президент говорил об этом совершенно абстрактно, вовсе не имея намерения исполнять угрозы.
До сих пор главным противником Рейгана был его конгресс вместе с европейскими союзниками, зато СССР никаких противников, готовых к действию (кроме просьб и выдачи кредитов), не имел. Сейчас же оказалось, что СССР имеет противника в самом себе, продолжая строительство и эксплуатацию атомных станций (не последней задачей которых является производство плутония для бомб), не обеспеченных в должной мере средствами безопасности. А какие изменения внутренней или даже внешней политики последуют (и последуют ли) за выявлением этого неожиданного противника, который может сеять смерть – увидим.
Антропный принцип
Двадцать три года назад, в 1966 году, в издательстве «PWN» в серии «Омега» появилась книга тогдашнего профессора философии Варшавского университета Лешека Колаковского, посвященная обсуждению позитивистской философии[73]. Позже редакция журнала «Студия филозофичне» организовала по этой «Позитивистской философии» дискуссию, в которой принял участие и я, а затем высказывания участников дискуссии были опубликованы в журнале[74].
В ходе дискуссии возник спор между тогда уже знаменитым философом Колаковским и мною. Я утверждал, что область философии с течением лет теряет все больше задач, потому что они как бы «поглощаются» и становятся собственностью науки, понимаемой как естествознание, основанной на опыте и построенных на основе опыта теориях. Колаковский плохо воспринял это мое заключение. Признав, что движением планет, которыми занимался еще Аристотель (так же как и рядом других, с точки зрения философии, «граничных» проблем), занимается физика, он посчитал мою позицию относительно философии «ликвидаторской» и, кроме того, усилил неприкосновенность первенства философской рефлексии на данной ей территории, цитируя известное высказывание французского философа Мориса Мерло-Понти, создателя экзистенциально утвержденной антропологии, который на вопрос, какие проблемы остались в сфере философии после многовековой революции в науке с ее огромными успехами, ответил: «Те же самые, что и прежде».
После этой полемики минуло почти четверть века, и вот теперь уже можно, ссылаясь на достижения естествознания, особенно астрофизики, физики и космологии, дать в порядке эмпирического опыта – а не философского размышления – ответы на вопросы, являющиеся первостепенными и онтологическими именно в философии. В послесловии к своей книге, которую я упомянул выше, Колаковский, в частности, писал: «Все же не существуют окончательные синтетические истины, т. е. истины, которые – согласно пожеланиям древних метафизиков – были бы не только покорены путем познания, но говорили бы нам о том, каким мир должен быть – а не просто каков он есть (сам вопрос о таких окончательных свойствах мира, ясное дело, с позитивистской точки зрения бессмыслен)».
