Станислав Лем - Черное и белое (сборник)
Советский Союз, как мог, извращал катастрофу перед миром и молчал о причинах, размерах и последствиях перед собственным населением. За пеленой этой лжи и этого умалчивания следовало, однако, надеяться как на четкую, хорошо организованную, так и быструю деятельность, направленную на тушение пожара, воспрепятствование дальнейшему выбросу радиоактивных масс и – что не менее, пожалуй, важно – на терапевтическое и профилактическое спасение окрестного населения. Принятие таких шагов казалось вещью очевидной для всего мира, который считает СССР супердержавой, прежде всего военной, способной и готовой проводить атомную войну. Такая война должна быть одновременно наступательной и оборонительной: тот, кто ее проводит, должен быть подготовлен не только к нанесению, но и к принятию атомных ударов. Известно, что СССР обладает большим наступательным потенциалом в виде управляемых ракет, установленных в укрепленных подземных бункерах и под палубами подводных лодок. Зато реакция на чернобыльскую катастрофу демонстрирует, что СССР вообще не подготовлен к ПРИНЯТИЮ атомных ударов. Если б это было не так, он имел бы в распоряжении значительные и должным образом размещенные на своей территории запасы средств противодействия лучевому поражению, хорошо эшелонированные группы антирадиационных, разведывательных, эвакуационных, фармакологических, санитарных и медицинских служб. Между тем сразу же после катастрофы Советы обратились к Западу с просьбой предоставить не только экспертов, но и лекарства! Само перечисление всех средств, необходимых при стратегическом планировании возможности военных атомных действий – что якобы является советской специализацией – заняло бы пару толстых томов. Но оказалось, что «а король-то голый». За эвакуацию населения в тридцатикилометровом радиусе вокруг точки «зеро» взялась сначала не армия со своим специальным транспортом, а обычные грузовики и автобусы из Киева. Через неделю же, когда не только в странах Запада, но даже в Польше были введены многочисленные меры предосторожности и профилактики (например, запрет выпаса скота на открытой территории, ибо в таком случае главным образом в организмах коров концентрируется радиоактивный йод и попадает в увеличенном количестве в молоко; рекомендация употребления препаратов радиоактивного йода детям и беременным женщинам и т. п.), в Советах власти ни о чем население вообще не предостерегли, никаких мер предосторожностей не опубликовали. С политической точки зрения это, может, и понятно, поскольку к светлому будущему эта система всегда шла по трупам. С точки зрения практической и по сути – это, однако, преступная глупость, поскольку последствия лучевого поражения будут давать о себе знать через многие годы, а дозы облучения, полученные за непродолжительное время после катастрофы, должны быть весьма значительны, особенно для людей, пребывающих на открытом пространстве и во время дождя. Следовательно, надо было надеяться на ввод в действие такой радиационно-метеорологической службы, какую для себя быстро сымпровизировал Запад, но в Советах не было ее ни следа.
Даже о существовании военных подразделений, специализированных в области атомной обороны, советская пропаганда напомнила только на пятый или шестой день после катастрофы.
То, что ни гражданские власти, ни военные не были подготовлены к смертельно опасному заражению значительной территории собственной земли собственными атомами, не подлежит сомнению. Поэтому возникает вопрос, что прикрывало сочетание фактического бездействия и пропагандистского лепета: оборонительную пустоту или, скорее, особую структуру советской системы?
То, что можно было наблюдать, можно объяснять двояко. Например, так, что военная атомная сила Советов – это, прежде всего, оружие чисто наступательное и не столько служит применению в войне, сколько представляет инструмент политики устрашения, шантажа, «финляндизации». И предполагается применять эту силу для различных натисков, торгов, для психического поражения общественного мнения Запада, одним словом – для блефа, который размягчает атлантический альянс, вбивает клин между Западной Европой и Америкой и, наконец, приносит Советам плоды победы без войны. Тогда отсутствие средств обороны, по качеству и количеству пропорциональных средствам нападения, можно отлично понять. Однако такую возможность никогда не учитывал ни один «кремленолог». Наоборот, многие годы они подчеркивали, что, создавая огромные противоатомные убежища, планы децентрализации промышленности, бронированные противоатомные хранилища, заполненные зерном (главным образом, разумеется, американским) на случай войны, Советы уже сейчас способны защитить свое население от атомных ударов намного более успешно, чем могут это сделать Западная Европа (за исключением Швейцарии) и Соединенные Штаты. Отсутствие оборонительных средств может, впрочем, иметь альтернативу в некоторой степени функциональную, обусловленную особой социально-системной структурой СССР. Корнелиус Касториадис определил эту систему (в книге «Перед лицом войны») как чрезвычайно «твердую» и «хрупкую». Добавим, она также необычно «жесткая». Более или менее эта система может успешно действовать и реагировать только на такие события, которые предварительно взяла в расчет и тем самым предвидела. Зато когда происходит что-то, чего не предвидит жесткая структура запрограммированных сверху начинаний, эта громада ведет себя как полупарализованный слепец, на которого внезапно напали. Незамедлительная локальная защита, незамедлительная спасательная инициатива местных властей, импровизация и самостоятельность в деле спасения в качестве самообороны – все это исключено в системе, которая боится всяческой спонтанности и самостоятельности, как черт святой воды. Не для того, чтобы оболгать граждан СССР, а для того, чтобы наглядно показать реальную ситуацию, в которой они живут. Надо сказать, что свыше шестидесяти лет Гулага, КГБ, чисток, убийств и остальной «идеологической работы» привели коллективную ментальность этого общества к деградации.
Западные корреспонденты пытались у московского Киевского вокзала брать краткие интервью у людей, после катастрофы направлявшихся на Украину. Корреспондентов поражало нежелание отвечать на вопрос об угрозе, простое пожатие плеч или пренебрежительная немногословность ответов: что, мол, если в газетах ничего об этом нет, то и не о чем говорить. Я объясняю себе эту сдержанность только отчасти тем страхом, который привит с детства каждому, кто может столкнуться с иностранцами и тем более быть сфотографирован и расспрошен, то есть может стать выразителем общественного мнения «наиболее прогрессивного строя». Страх страхом, но средний гражданин СССР чисто инстинктивно считает, что должен знать столько, сколько «положено», сколько ему власти позволили знать.
