Оливер Харрис - Письма Уильяма Берроуза
«Если в нос попадет — пятак отвалится». Миссионер обозвал меня антихристом и отказался общаться со мной дальше.
Вместе с администратором отеля мы пошли к мужику, который вроде как знает про яхе. Оказался брехун еще тот: шаман, мол, принимает отвар, сблевывает взрослую гадюку, и эту же гадюку пожирает. И еще — дескать, если шаман принимает яхе, к нему являются духи и сотрясают всю хижину.
Я познакомился с одним шаманом — скромным таким, низкого роста. Он приготовил мне отвар из яхе, и тогда-то я впервые познал настоящий приход айяваски. Он не похож на глюк от травы, на глюк от чего-то иного (хотя эффект от курения ганджи — самое близкое из сравнений). Яхе — мощнейший из наркотиков. Полностью перетрахивает восприятие, и видеть начинаешь под особым галлюциногенным углом. Будь я живописцем, написал бы картину. Тело словно бы меняется; я обратился ниггером. Потом явился голубой дух, и я сдрейфил, сожрал кодеина с нембуталом. Тотчас вернулось обычное восприятие. (Барбитураты — самое верное противоядие, без них яхе принимать нельзя ни в какую. Начнутся конвульсии, можно скопытиться на месте.)
Я принимал яхе еще четыре раза, приобрел просто фантастическую устойчивость к его ядам. После второй дозы я спокойно мог выпить порцию, от которой меня в Колумбии десять раз выворачивало наизнанку и нападали судороги.
Повторюсь: приход от яхе ни на что не похож. Это не подъем на химии кокаина, после которого кишкоправ не заводится; не ужасный сознательный джанковый стасис; не кошмар мескалина, когда превращаешься в овощ. От яхе не ржешь дебилом, как бывает под ганджой. Яхе безумным насильником трахает все твои чувства. Парочка заметок о приходе.
Интерьер приобрел черты ближневосточного стиля: голубые стены, красные фонарики с кисточками. Я будто обращаюсь негритянкой, ощущаю себя на все сто женщиной, со всеми прелестями. Содрогаюсь от необузданной похоти и в то же время не могу никому вставить. Вот превращаюсь в ниггера и пилю негритянку. Бедра округляются, как у полинезийки. Все вокруг движется, словно пропитанное скрытой жизненной силой, как на картинах Ван Гога. Во мне теперь и мужчина, и женщина, они чередуются — то сами по себе, то подчиняясь моей воле. Комната выдержана одновременно в ближневосточном и полинезийском стилях, выглядит одновременно и знакомо, и незнакомо. Приход усиливается, и комната приобретает больше ближневосточных черт. Однако чем приход сильней, тем больше становится полинезийских деталей.
Есть гипотеза филогенетического толка — о миграции с Ближнего Востока в Южную Америку и Полинезию. Я говорил, будто приходят духи яхе и сотрясают хижину… на самом деле ее сотрясает иное восприятие времени и пространства. Будь я художником, все передал бы на полотне. Под приходом от яхе общаться не прет, это не шмалью убиться. Единственное — тянет на секс. Никогда под кайфом так сильно не пробивало на трах.
Провел опыты с вытяжками, настойками, порошками из яхе, и — полный ноль. Вряд ли удастся придать им потребную форму. Вставляет только отвар из свежей лозы и листьев, а свежесть они хранят всего несколько дней. Постараюсь придумать что-нибудь, но мне нужен в помощники химик. Есть в яхе некий летучий компонент, а экстракты — яхеин или гармин — его бледное подобие. Дух настоящего яхе не сохранить. Лозу в Штатах не вырастить, слишком холодно. Хотя можно попробовать в теплице.
Яхе — это вещь. Единственный наркотик, дающий то, чего ждут от других. Он один способен сломать рамки общества и морали. Представь, как в небольшом городке президент местного банка вдруг превращается в негритянку, мчится в черный район и там умоляет какого-нибудь негрилу выебать его. Он навсегда забывает такую нелепость, как самоуважение.
Ладно, скоро увидимся. На этот раз точно скоро. Я спешу убраться отсюда.
Люблю, Билл,
P.S. Будь жестче со своим поэтиком [206]. Все они одинаковы — твари неблагодарные. Послушай, милый, старого гомосека.
Сдается мне, что прежние отравления яхе — эффект перехода в то особое состояние. Уэллс в «Машине времени» рассказывает о неописуемом, головокружительном путешествии во времени и пространстве. На мой взгляд, Уэллса мало кто понимает и ценит по-настоящему.
Бога ради, не вздумай покидать Нью-Йорк именно сейчас, ведь я уже еду к тебе! Теплый же ты прием мне устроишь!
АЛЛЕНУ ГИНЗБЕРГУ
Надеюсь, ты разберешь все эти вставки.
[Лима
10 июля 1953 г.]
Дорогой Аллен!
Яхе остается загадкой. Я сварил энное количество зелья для перевозки, но не успел и пробную чашку допить, как меня вырубило, будто снотворного принял. (Вспомни: барбитураты — антидот к яхе.) Все, эффектов больше никаких. Сам собой напрашивается вывод: в свежих листьях и лозе яхе содержится некое летучее вещество, вроде эфирного масла. От вытяжек, извлеченных мною из яхе в Колумбии, прихода не было ни разу, однако наутро наступал запоздалый эффект — глюки, иллюзия реального телепатического контакта.
Пример: захожу я в колумбийскую забегаловку, вижу мальчика. Думаю: «Ага, либерал, продаст за меня мою пушку». И оказывается: он либерал и точно пытался продать за меня пушку, которую я в конце концов ему подарил. Сегодня меня, подобно первому ознобу проклюнувшейся малярии, охватило предчувствие, что надо писать. Оставалось много дел — таких, которые отнимают кучу времени, как то: оформить визу, купить билеты на самолет и узнать в Институте научные названия растений, добавляемых к яхе (у меня есть засушенные образцы). Поразительно, но на все про все ушло не больше часа. В Институте мне встретился не кто-нибудь, а старый друг дока Шульца (причем именно у него, у ботаника, надо было узнавать наименования растений). Затем я отправился в кафе, где стал писать как под диктовку. Вот рукопись:
Яхе — это средство путешествия во времени и пространстве. Комната оживает и содрогается, вибрирует. По телу протекает кровь — суть — многих рас: негров, полинезийцев, горных монголов, пустынных кочевников, многоязычных жителей Ближнего Востока, индейцев; кровь — суть — новых рас, еще не рожденных; смешение кровей — сущностей — еще не познанных. Мигрируешь, совершаешь невероятные переходы сквозь джунгли, пустыни и горы (в закрытых горных долинах наступает застой и смерть, из члена прорастают растения, и прямо сквозь плоть вылезают огромные ракообразные), пересекаешь Тихий океан на каноэ на пути к острову Пасхи. Мой Единый город яхе, Ближний Восток, монгольская степь, Океания, Южная Америка: их народы — это все крупицы человеческого потенциала, разбросанные по гигантскому тихому Рынку.
Минареты, пальмы, горы, джунгли. Стоячая река, из глубин которой на поверхность выскакивают плотоядные рыбы; огромные, заросшие ганджой парки, где мальчики лежат на траве и играют в таинственные игры. В городе ни одна дверь не запирается, всякий входит, куда пожелает. Шеф полиции — китаеза — ковыряет в зубах зубочисткой, пока лунатик его отчитывает. Китаеза то и дело вынимает зубочистку изо рта и разглядывает добычу. В дверях, привалившись к косякам, хипстеры с гладкими лицами оттенка бронзы покручивают сушеными головами на золотых цепях И глядят на все равнодушными глазами жуков.
