Иван Майский - Перед бурей
небесный свод по приложенным к нему картам. Я вычис
лял путь Земли вокруг Солнца и составлял таблицы вре
мени, потребного для прохождения луча света от Солнца
до каждой из планет солнечной системы. Я написал крат
кое «Руководство к изучению планет», в котором по
дробно охарактеризовал каждую планету и каждого из из
вестных тогда спутников планет. Я, наконец, и сам пере
шел к наблюдениям над небесными светилами. С боль
шим трудом и разными ухищрениями я раздобыл себе
маленький рефрактор, или, точнее, большую подзорную
трубу с объективом в полтора дюйма, дававшую увели
чение раз в двадцать пять. К трубе я пристроил самодель
ный штатив и после того почувствовал себя почти
«астрономом-любителем». Вечерами я вытаскивал свои
инструменты на чердак нашего дома и до глубокой ночи
путешествовал, или, вернее, ползал, с ними по мерцающим
просторам звездного неба. Летом, когда мы переезжали за
город, обстановка для наблюдений становилась еще бо
ле благоприятной. Труба устанавливалась где-нибудь в
117
саду или на полянке, и я имел возможность вращать ее
во всех направлениях и устанавливать под любым склоне
нием. Всякая неудача в наблюдениях — облачное небо,
сильное дрожание атмосферы и т. п. — приводила меня
в уныние и раздражение. Наоборот, всякая удача вы
зывала прилив радости и удовлетворения. Так, в одном
из моих детских дневников я читаю под датой 14 июля
1899 года:
«Сегодня я очень хорошо настроен: наблюдал Луну и
рассмотрел много подробностей, которых раньше не ви
дел. Мне кажется, что кратер Феофил глубже кратеров
Кирилла и Катерины, но Катерина глубже Кирилла. Буду
продолжать наблюдения».
Подобные записи встречаются в моих дневниках того
времени довольно часто. Пичужка, которая всегда любила
поддразнивать меня, в этот период часто, смеясь, гово
рила:
— Ты так погрузился в астрономию и электротехнику,
что можешь прожить сто дней без пищи и питья.
Скоро, однако, меня перестал удовлетворять мой домо
рощенный рефрактор, и я стал мечтать о покупке настоя
щего, хорошего инструмента — небольшого рефрактора в
три-четыре дюйма, который обеспечивал бы возможность
уже более серьезных наблюдений и вместе с тем давал
бы мне право присвоить себе звание «астронома-любите
ля» — титул, являвшийся в то время предметом моих
самых горячих мечтаний. По рекомендации переводчика
«Астрономических вечеров» С. Сазонова, я вступил в пе
реписку с Л. Г. Малисом, астрономом университетской
обсерватории в Петербурге, и просил его покровитель
ства и совета в этом столь волнующем меня предприятии.
Малис оказался очень внимательным человеком и слал
мне, в мою омскую глушь, длинные письма, которые при
водили меня в восторг. Еще бы! В этих письмах он вели
чал меня, четырнадцатилетнего мальчишку: «Многоуважа
емый Иван Михайлович» (совсем как «большого»!),
а сверх того, сообщал мне много интересных сведений по
занимавшему меня вопросу. Трубу Малис советовал выпи
сать из Мюнхена, от фирмы «Рейнфельдер и Гершель», а
штатив с часовым механизмом получить из Лондона, от
фирмы «Хорн и Торнуайт». «Тогда, — заканчивал Малис
свое письмо, — при мюнхенской трубе и таком штативе
у вас будет образцовый инструмент (и всего за 280 руб.
118
приблизительно), который возведет вас в ранг астронома -
наблюдателя».
Я был в восторге. Иметь прекрасный инструмент, стать
астрономом-наблюдателем, — да разве могло быть что-ли
бо более чудесное и привлекательное? Мечты о мюнхен
ской трубе заполнили мое воображение. Я уже видел ее
перед своим умственным взором, я устанавливал ее на
штативе, я заводил ее часовой механизм, я производил с
ней замечательные наблюдения и, конечно, делал какие-то
необыкновенные открытия... Я не только мечтал. Я вступил
уже по этому поводу в «дипломатические переговоры» с
моими родителями. И переговоры были далеко не безус
пешны...
И все-таки мюнхенской трубы я так-таки и не получил!
Почему?
Известную роль тут, разумеется, сыграли соображения
материального порядка: 280 рублей для моих родителей
представляли крупную сумму, которую найти им было не
легко. Однако я уверен, что, в конце концов, они нашли бы
ее, ибо мой отец очень поощрял мои научные склонности,
да и мать относилась к ним довольно сочувственно. Глав
ное было не в деньгах. Главное было в моих собственных
настроениях.
Жизненный путь каждого человека определяется двумя
основными моментами: врожденными качествами его нату
ры и той обстановкой, в которой он складывается и живет.
Мои врожденные качества, поскольку, по крайней мере, я
могу судить о них на основании более чем полувекового
опыта, как будто бы предопределяли меня к деятельности
ученого. Возможно, ученого и популяризатора науки, ибо
я с детства обладал умением ясно излагать различные
сложные вопросы. И, доведись мне жить в какую-либо
спокойную, «органическую» эпоху, весьма вероятно, что
вся моя работа прошла бы между кабинетом ученого и
университетской аудиторией. Весьма вероятно также, что
я смог бы тогда осуществить мечту моего детства и сде
латься настоящим, профессиональным астрономом. Однако
обстоятельства сложились так, что моя жизнь при
шлась на исключительно бурную, «динамическую» эпоху,
на эпоху величайшего исторического перелома, на эпоху
заката капитализма и восхода социализма. И это сыграло
решающую роль в определении моего жизненного пути: на
каленная атмосфера революционной эпохи легко превра-
119
щает потенциальных ученых в воинствующих носителей
новой общественной идеи. Именно так случилось и со
мной.
Пока я вел «дипломатические переговоры» с моими ро
дителями, пока я списывался с иностранными фирмами о
получении желанного рефрактора, пока я изыскивал пути
к покрытию необходимых для этого расходов, — кривая
моего духовного развития сделала довольно крутой пово
рот. С шестого класса гимназии, то есть с зимы 1898/99 го
да,—подробнее я буду говорить об этом ниже,—мое ум
