Максим Гуреев - Альберт Эйнштейн. Теория всего
Так, в 1941 году в Нью-Йорке было создано «Американское общество помощи России» (American Society for Russian Relief), которое возглавил скульптор Сергей Конёнков, а его жена – Маргарита Ивановна стала исполнительным секретарем общества.
Именно благодаря усилим Конёнковой в общество вступили: музыканты Сергей Рахманинов, Яша Хейфец, Ефрем Цимбалист, Александр Гречанинов, Леопольд Стоковский, а также митрополит Вениамин (Федченков), театральный режиссер Михаил Чехов, художники Александр Архипенко и Савелий Сорин, князья Павел Чавчавадзе и Сергей Голенищев-Кутузов, председателем еврейского комитета общества (в него входил Соломон Михоэлс) стал Альберт Эйнштейн.
К деятельности организации Маргарита также привлекла свою близкую знакомую – первую леди Америки Элеонору Рузвельт.
Конёнкова вела большую работу и с русскими эмигрантами, не поддерживавшими Сталина в этой войне. Именно благодаря ее усилиям и талантам многие из них поменяли свое мнение и включились в работу общества.
Следует заметить, что уже после войны большинство участников комитета подверглись репрессиям со стороны американских властей под тем предлогом, что они были завербованы НКВД и занимались антиамериканской деятельностью. Именно в это время с подачи Эдгара Гувера (директора ФБР) в американский обиход вошла бытовая антибольшевистская истерия. Объяснение этому следует искать скорее всего в том, что ведомство Гувера во многом уступало своим советским оппонентам, а нападение, как известно, всегда является хорошей обороной.
«Коммунизм – это не политическая партия, это зараза. Он совращает душу, превращает даже благородных людей в порочных злых тиранов. То, что мы видим, – это всеобъемлющее презрение к закону и порядку, уровень преступности растет, пренебрежение законами ширится. И поверьте мне, если это не прекратить, то наша нация снова ввергнется в пучину анархии».
Из выступления Эдгара ГувераА меж тем в начале сороковых годов портреты Маргариты Ивановны не сходили со страниц американских газет и журналов, а ее многочисленные интервью были остроумны, глубоки и предельно профессиональны.
Однако за всем этим блеском общественной жизни, за всеми приемами, концертами, вернисажами была еще одна жизнь, совсем другая, о которой знали только двое.
Две недели томил тебя,
И ты написала, что недовольна мной.
Но пойми – меня также мучили другие
Бесконечными рассказами о себе…
Ты говоришь, что любишь меня,
Но это не так.
Я зову на помощь Амура,
Чтобы уговорил тебя быть ко мне милосердной.
Это отрывок из стихотворения, которое Эйнштейн написал своей возлюбленной на Рождество 1943 года.
Вопрос, на который пытались (и пытаются) ответить многие биографы Альберта Эйнштейна, был связан с подлинностью чувств этих двух уже немолодых и по сути одиноких людей.
Снимок Маргариты Конёнковой и Альберта Эйнштейна, подписанный рукой последнего: «С сердечным приветом, А. Эйнштейн».
У Маргариты Конёнковой не было детей (якобы она не хотела заводить их, чтобы не испортить фигуру, которая вдохновляла ее супруга – скульптора Сергея Тимофеевича Конёнкова). Она обожала ручных крыс и всякий раз, когда приезжала к Альберту, была непременно с ними.
У Альберта Эйнштейна были дети, были семьи, но все это осталось в далеком прошлом, и то затворничество, о котором он столько говорил и к которому в результате пришел, не принесло желанного умиротворения. Ученый по-прежнему был раздираем противоречиями, а вокруг его имени продолжали кипеть страсти.
Весной 1941 года Эйнштейн признался Леопольду Инфельду: «Наша работа над уравнением движения вызывает, как ни странно, больший интерес, чем мы ожидали… Наши работы над теорией поля не привели ни к какому результату».
Последнее признание звучит просто убийственно.
Ведь именно теория поля была для всемирно признанного ученого следующим (после теории относительности) этапом на пути постижения мировой гармонии, именно на это свое очередное великое открытие Эйнштейн возлагал большие надежды, потому что эта теория должна была стать «теорией всего».
Но нет, вновь потрясти этот безумный мир великим и всеобъемлющим открытием не удалось.
В среде недругов ученого стали ходить слухи, что нобелевский лауреат после 1919 года (подтверждение теории относительности) так ничего существенного, приличествующего его уровню, не сделал.
Вот разве что благословил разработку атомной бомбы.
В 1945 году ученый скажет: «Да, это я нажал на кнопку…» Ядерную кнопку, разумеется.
Следовательно, Альберт Эйнштейн стоял у истоков развития ядерной энергетики, другое дело, с каким знаком это произошло – мирный атом или атомная бомба? На этот вопрос отвечали, разумеется, по-разному.
Меж тем работы на Манхэттенском проекте застопорились.
Одной из причин тому была его строжайшая засекреченность, и страх проникновения в дело русских шпионов делал свое дело – на работу в лаборатории Оппенгеймера в Лос-Аламосе (при том что сам Оппенгеймер уже был «на крючке» НКВД) не брали иностранцев и неблагонадежных, среди которых были талантливые ученые и специалисты. Ситуация чем-то стала напоминать ценз при приеме на работу в Берлинский институт кайзера Вильгельма.
В Германии фильтровали по национальному признаку, в США – по идеологическому.
Итак, с одной стороны, возникла идея расширить полномочия Эйнштейна в проекте, чтобы как-то «оживить» его, но с другой, «либерал» и «пацифист» не внушал доверие ФБР и в первую очередь лично Гуверу.
Джон Эдгар Гувер (1895–1972) – создатель ФБР и его бессменный директор с 1924 по 1972 год. Известен своим ярым антикоммунизмом и резко отрицательным отношением к рок-н-роллу. Член Федеральной масонской ложи № 1. Его любимая фраза: «Индивидуум абсолютно беспомощен перед лицом глобального замысла, который настолько чудовищен, что он не может и не хочет в него поверить».
Таким образом, в результате долгих политических торгов сошлись на кандидатуре Лео Силарда, который и был оставлен на ядерном проекте, хотя спецслужбы по-прежнему относились к нему настороженно, как к креатуре Эйнштейна.
Вполне естественно, что все эти коллизии, которые точнее было бы назвать дрязгами, не проходили для Эйнштейна бесследно.
Вот как в это время описал ученого советский писатель Илья Эренбург:
«Эйнштейну, когда я его увидел, было шестьдесят лет; очень длинные седые волосы старили его, придавали ему что-то от музыканта прошлого века или от отшельника. Был он без пиджака, в свитере, и вечная ручка была засунута за высокий воротник, прямо под подбородком. Записную книжку он вынимал из брючного кармана. Черты лица были острыми, резко обрисованными, а глаза изумительно молодыми, то печальными, то внимательными, сосредоточенными, и вдруг они начинали смеяться задорно, скажу, не страшась слова, по-мальчишески. В первую минуту он показался мне глубоким стариком, но стоило ему заговорить, быстро спуститься в сад, стоило его глазам весело поиздеваться, как это первое впечатление исчезало. Он был молод той молодостью, которую не могут погасить годы, он сам ее выразил брошенной мимоходом фразой: “Живу и недоумеваю, все время хочу понять…”».
