Альберт Пиньоль - Холодная кожа
Обзор книги Альберт Пиньоль - Холодная кожа
Альберт Санчес Пиньоль
Холодная кожа
Международный бестселлер! Переведен на 28 языков. Больше 100 недель в топ–десятке самых читаемых книг Европы.
Бередящие душу размышления о нашем страхе перед неведомым.
Эль Паис (Мадрид)
Сумасшедшая книга… Пришелец из мира, лежащего далеко за пределами того, что принято называть литературой.
Ле Монд (Париж)
Те, кому «Алхимик» Коэльо показался слишком «плоским», найдут в романе Пиньоля притчу, смысл которой никто не будет преподносить читателю на блюдечке.
Штутгартер Нахрихтен (Штутгарт)
Искусно выстроенная история двух островитян, которые были вынуждены избавиться от балласта европейской цивилизации… Пиньоль выбирает такой ритм повествования, что читатель просто не успевает перевести дух!
Шпигель (Гамбург)
Об авторе
Альберт Санчес Пиньоль. Родился в Барселоне в 1965 г. Ученый – антрополог.
1
Нам никогда не удастся уйти бесконечно далеко от тех, кого мы ненавидим. Можно также предположить, что нам не дано оказаться бесконечно близко к тем, кого мы любим. Когда я поднялся на борт корабля, эта жестокая закономерность уже была мне известна. Однако есть истины, на которых стоит задержать наше внимание, а есть и такие, соприкосновения с которыми следует избегать.
Мы впервые увидели остров на рассвете. Прошло тридцать три дня с тех пор, как дельфины перестали следовать за нашей кормой, и вот уже девятнадцать дней у матросов изо рта вырывались облачка пара. Моряки – шотландцы спасались от холода, натягивая длинные рукавицы по самые локти. Глядя на их задубелую кожу, невольно вспоминались тела моржей. Для моряков из Сенегала это было настоящей пыткой, и капитан разрешал им смазывать щеки и лоб жиром, чтобы защититься от стужи. Жир таял на их лицах. Глаза слезились, но никто не жаловался.
– Вон он, ваш остров. Взгляните, у кромки горизонта, – сказал мне капитан.
Я ничего не мог разглядеть. Только всегдашнее холодное море в обрамлении серых облаков вдали. Хотя мы давно плыли в южных широтах, наш путь не был оживлен видами причудливых и грозных форм антарктических айсбергов. Ни одной ледяной горы, ни следа плавучих великанов, этих величественных порождений природы. Мы испытывали все неудобства плавания в антарктических водах, но были лишены удовольствия созерцать величие этих краев. Итак, мой приют будет там, у самого края ледяной границы, за которую никогда не будет дано заступить. Капитан протянул мне подзорную трубу. А теперь, видите ваш остров? Вы его видите? Да, я его наконец разглядел. Кусок земли в ожерелье белой пены, расплющенный серыми махинами океана и неба. И больше ничего. Мне пришлось ждать еще час. По мере того как мы приближались к острову, его очертания становились все яснее.
Так вот каким было мое будущее пристанище: кусок земли в форме латинской буквы «L», расстояние от одного до другого конца которого едва ли превышало полтора километра. На северной окраине виднелись гранитные скалы, на которых высился маяк. Его силуэт, напоминавший колокольню, главенствовал над островом. В нем не было никакого особого величия, но незначительные размеры острова придавали ему значимость поистине мегалитического сооружения. На юге, на сгибе буквы «L», было еще одно возвышение, на котором виднелся дом метеоролога. А следовательно, мой. Эти сооружения располагались на двух концах узкой долины, заросшей влаголюбивыми растениями. Деревья тесно прижимались друг к другу, словно стадные животные, пытающиеся укрыться за телами своих сородичей. Стволы прятались среди мха, который поднимался здесь до колен, – явление необычное. Мох. Его поросль казалась плотнее, чем зеленые изгороди в саду. Пятна мха расползались по коре деревьев, точно язвы прокаженного, – синие, лиловые и черные.
Остров был окружен множеством мелких скал. Бросить якорь на расстоянии менее трехсот метров от единственной песчаной бухты перед домом было задачей совершенно невыполнимой. Поэтому меня самого и мои пожитки погрузили в шлюпку – иного выхода не оставалось. Решение капитана проводить меня до берега следовало считать чистой любезностью. В его обязанности это не входило. Однако во время долгого путешествия между нами зародилась некая взаимная привязанность, какая порой возникает между мужчинами разных поколений. Его жизнь началась где–то в портовых районах Гамбурга, но потом он сумел получить датское подданство. Самыми примечательными в его внешности были глаза. Когда он смотрел на человека, весь остальной мир для него переставал существовать. Он классифицировал людей, словно энтомолог – насекомых, и оценивал ситуации с точностью эксперта. Из–за этого некоторые считали его жестоким. Мне же кажется, что внешняя суровость была его способом проводить в жизнь те идеалы терпимости, которые он тщательно скрывал в тайниках своей души. Этот человек никогда бы не признался открыто в своей любви к ближнему, но именно ею были продиктованы все его действия. Со мной он всегда обращался с любезностью палача, исполняющего чужой приказ. Он был готов сделать для меня все, что было в его силах. Но кто я для него, в конце концов? Человек, которому до зрелости оставался путь длиннее того, что отделял его от юности, получивший направление на крошечный остров, открытый жестоким полярным ветрам. Мне предстояло провести там двенадцать месяцев в одиночестве, вдали от цивилизации, выполняя однообразную и столь же незначительную работу: отмечать силу ветра и фиксировать, с какой частотой он дует в том или ином направлении. Эта служба была регламентирована международными договорами в области мореплавания. Естественно, за такую работу хорошо платили. Однако никто не согласился бы жить в такой дали ради денег.
Капитан, я и восемь моряков на четырех шлюпках подплыли к берегу. Морякам пришлось довольно долго потрудиться, выгружая провизию на целый год, а кроме того, сундуки и тюки с моими вещами. Множество книг. Я предполагал, что у меня будет достаточно свободного времени, и теперь хотел заняться чтением, на которое в последние годы у меня совершенно не оставалось времени. Капитан понял, что разгрузка затягивается, и сказал: «Ну, пошли». Итак, мы двинулись вперед по песчаному берегу. Тропинка, – поднимавшаяся вверх, вела к дому. Предыдущий его жилец потрудился сделать вдоль тропинки перила. Куски дерева, которые море отполировало и, наигравшись, выбросило на берег, были в беспорядке воткнуты в землю. Может, кому–то покажется невероятным, но именно эти перила заставили меня впервые задуматься о человеке, которого предстояло сменить. Это был некий конкретный человек, след воздействия которого на природу сейчас возник перед моими глазами, каким бы незначительным он ни был. Я так подумал о нем, а вслух сказал:
– Странно, что метеоролог нас не встретил. Он должен быть без ума от радости, что приехала смена.
Как это часто случалось во время моего общения с капитаном, едва я произнес эти слова, мне стало ясно, что говорить их было бессмысленно: он уже знал, что я ему скажу. Мы стояли прямо перед домом. Коническая крыша, покрытая шифером, стены из красного кирпича. Сооружение не отличалось красотой и не вписывалось в пейзаж острова. Где–нибудь в Альпах его можно было принять за приют в горах, скит в лесу или таможенный пост.
Капитан застыл на месте с минуту, которая показалась мне вечностью, с видом человека, чующего опасность. Я стоял рядом и ждал его решений. Рассветный ветер теребил ветки деревьев, которые росли по углам дома и напоминали канадские дубы. Ветер был не слишком холодным, но неприятным. Какая–то странная тревога повисла в воздухе, хотя ничто не говорило об опасности. Пожалуй, нас тревожило не столько то, что открылось перед нашими глазами, сколько то, чего мы не могли увидеть. Куда запропастился метеоролог? Может, он занят своей работой где–то неподалеку? Или отправился на прогулку? Постепенно я стал замечать недобрые предзнаменования. Окна дома небольшие, квадратные, с толстыми стеклами. Деревянные ставни открыты. Они хлопали. Это мне не понравилось. Похоже, вокруг дома, прямо под окнами, когда–то был разбит сад. Его граница отмечена камнями, наполовину закопанными в землю. Растений почти нет, словно по саду прошло стадо слонов, вытоптав их.
Капитан сделал привычный жест: поднял подбородок вверх, словно воротничок синего мундира вдруг стал ему немного тесен. Потом толкнул дверь. Она открылась со скрипом. Если бы двери могли говорить, этот скрип означал бы: «Проходите, коль вам угодно, я не отвечаю за последствия». И мы вошли.
То, что мы увидели, было похоже на записи в дневнике исследователя Африки. Казалось, домом овладели полчища тропических термитов, которые сожрали все живое и перепортили все вещи. Крупные предметы мебели остались нетронутыми. Это была картина не столько разрушения, сколько запустения. Дом состоял из одной–единственной комнаты. Кровать. Возле очага кучка дров. Стол перевернут. Кухонная утварь словно испарилась – сам не знаю, почему этот факт показался мне исполненным глубочайшей тайны. Никаких личных вещей моего предшественника тоже не было видно, исчезли и метеорологические приборы. Но этот разор показался мне скорее результатом какого–то странного помешательства, нежели стихийного бедствия. И хотя дом представлял собой весьма грустное зрелище, там можно было жить. Шум волн явственно доносился до нашего слуха.
![Альберт Санчес Пиньоль - Золотые века [Рассказы]](/uploads/posts/books/120975/120975.jpg)
