Дмитрий Быстролётов - Пир бессмертных: Книги о жестоком, трудном и великолепном времени. Цепи и нити. Том VI
Опять мсье Чонбе откинулся назад и уставился на меня в крайнем удивлении. Он ответил не сразу.
— Мсье, я — христианин и не поддерживаю дьявола. Власти в Стэнливилле, даже сам губернатор и мсье Эверарт — все христиане. Я могу ошибаться, мсье, я — крещеный конгомани, но ведь тысячи бельгийцев рождены от христиан и крещены после рождения. Почему же вы сразу обратились не к ним, а ко мне?
Я сделал жест досады.
— Оставим в покое христианство. Я говорю о культуре, понимаете ли, мсье Чонбе, о культуре, которая всегда и обязательно связана с гуманностью!
— Но ведь любой бельгиец, любой белый человек культурнее меня, он всегда мне скажет это прямо в лицо. Извините, я не знаю, что такое гуманность. До прихода в Конго европейцев здесь не было таких методов работы. Мсье, это — ваша культура и ваша гуманность, конгомани здесь ни причем, и я в первую очередь!
Я еле сдержал резкое слово.
— Вы все же не понимаете меня, мсье Чонбе.
— Извините, мсье ван Эгмонт.
— Ну вдумайтесь в мои слова: вы — конгомани, и ваши рабочие — тоже конгомани. Вы сидите в чистеньком костюме и пьете виски, а они катают лес по шоссе. Ну что же здесь непонятного?
— Это я все хорошо понял, мсье.
— Ну и это вас не возмущает?
Мсье Чонбе даже подальше отодвинулся, выпучил глаза и молча долго меня рассматривал.
— Вы очень образованный человек, мсье ван Эгмонт, — медленно начал он, — и я вас очень уважаю. Простите меня, я окончил только курсы при районном агрономе и многое до меня просто не доходит. Например, почему вас не возмущает, что вы сидите здесь в чистом белом костюме, а ваши братья-единоплеменники сейчас обливаются потом в тяжелом и вредном труде? Я говорю о голландцах, мсье!
— Где?
— На химических заводах, в судовых кочегарках и так далее, мсье.
— Где это? Что вы выдумываете?
— В Роттердаме, мсье.
Полагаю, что я выпучил глаза, точь-в-точь как мсье Чонбе.
— Вы были в Роттердаме?
— Дважды.
Я с удивлением посмотрел на мсье Чонбе. Милые картины далекой родины поплыли перед глазами.
— Разрешите предложить вам сигару, мсье Чонбе! Я протянул пачку.
— Где вы их покупали? Здесь? В моем магазине? Я держу эту дрянь только для бельгийцев. Не могу курить других сигар, кроме гаванских, вот мои марки: «Партагас», «Панч», «Коронас».
Он поднялся и принес несколько коробок.
— Пожалуйста, мсье ван Эгмонт. Только что из Леопольд-вилля. В Роттердам в первый раз я попал случайно и там работал на нефтеперегонных заводах фирмы «Королевская акула». Слышали о ней? Да? Тем лучше. Тяжелейшая работа, немногим легче вот той, на здешних шоссе!
— Ну-ну, мсье! Без палок, однако?
— С палкой безработицы, мсье!
— Но без лопнувшей от ударов кожи!
— С выхаркиванием легких, мсье!
Я не нашел подходящего ответа и запнулся.
— Второй раз я заехал в Роттердам, когда недавно был по делам в Антверпене: захотелось взглянуть на старые места и измерить путь моих жизненных достижений.
Я помолчал и потом сказал упрямо:
— И все же вы не поняли меня. Я хотел сказать, что не следует заимствовать у нас худшее: нужно брать лучшее и крепко держаться за свой народ.
Теперь мсье Чонбе уже окончательно пришел в себя. Он налил мне и себе по второму стаканчику виски, добавил прохладной воды и тщательно обрезал золотистую душистую сигару.
— Я понял, мсье ван Эгмонт, что вы — похожий на бельгийцев иностранец. Очень хорошо понял. Извините меня, в таком случае я скажу вам: вы — расист!
Я качнулся назад и выпучил на него глаза.
— Что такое?
Мсье Чонбе с наслаждением затянулся и довольно нагло осклабился:
— Расисты, мсье, — это люди, утверждающие, что белые лучше черных и поэтому только они одни должны пользоваться всякими преимуществами. Вы придумали и навязали нам эту культуру. При этом вы считаете, что только музунгу достойны хорошей жизни, а конгомани должны лишь работать и голодать. Не так ли, мсье ван Эгмонт? Вас раздражает, что негр хорошо одет, курит сигару, пьет с вами виски. Это оскорбляет вас, это кажется вам несправедливостью, покушением на ваши природные права?
Я молча смотрел на толстое черное лицо, синие очки, сигару и наглую усмешку.
— Недавно в газете я читал, что один поэт, его зовут… — мсье Чонбе кряхтя полез в карман за записной книжкой и по алфавиту нашел букву «Г», — его зовут мсье Гейне. Он сказал: «Они пьют вино, а другим советуют пить воду!» Ха! Хорошо сказано, мсье! Это и про вас, мсье!
Я тряхнул головой.
— Я — не расист, мсье Чонбе. Но я полагаю, что в Конго и в Нидерландах люди труда заслуживают лучшей жизни. Вечное неравенство несправедливо.
Улыбка медленно смылась с черного лица.
— Она от Господа Бога, мсье. Вы против Бога?
— Я не о Боге говорю, а о властях.
Мсье Чонбе положил сигару в пепельницу. Строго:
— Вы против властей, мсье?
— Власти приходят и уходят. Что вы будете делать, если бельгийцы уйдут из Конго?
Мсье Чонбе не ожидал этого. Такая мысль его глубоко поразила, он мгновение сидел недвижимо. Потом вскочил, заглянул в сад и в комнаты. Мы были одни.
— Они не уйдут!
— Могут уйти.
— Придут англичане, и концессия будет, и Абрам Чонбе будет, и рабочие будут, мсье ван Эгмонт! Ничего не изменится! Он удовлетворенно вздохнул и протянул руку к сигаре.
— А если никого не будет?
— Как никого?
— Если будут только они?
— Кто?
— Ваши рабочие.
Вот такая мысль уж действительно никогда не приходила в голову мсье Чонбе, это было яснее ясного: какая гамма чувств заиграла на оплывшем, но очень подвижном лице! Все мгновенно пробежало на нем — удивление, волнение, страх, осталось одно, только одно чувство — злоба.
Мсье Чонбе перегнулся ко мне и выпалил одним духом:
— У сержанта Эверарта — двадцать стражников, у капитана Адрианссенса в Банде — двести солдат, у полковника ван ден Борг в Стенливилле — две тысячи, самолеты и пушки, у генерала Слагера в Леопольдвилле — двадцать тысяч, все необходимое и современное оружие. Они защищают культуру, Бельгия ее подарила нашему темному народу, и теперь она нужна нам самим: они защищают и себя, и нас, они не дадут в обиду верных королю конголезских патриотов! Мы все как один человек поднимемся им на помощь! Сила за нами! То, что вы сказали — невозможно: этого не должно быть и никогда не будет! Никогда!
Он торжественно закончил, подтверждая каждое слово взмахом руки:
— Запомните: золото связывает крепче железа, и узелок на золотой нити труднее распутать, чем узел на железной цепи.
