Иван Стаднюк - Исповедь сталиниста
В это время из отдела пропаганды Политуправления фронта к нам для укрепления редакции прислали майора Пантелеева Ивана Яковлевича. Я стал подбивать Пантелеева, чтобы он сменил меня на посту ответственного секретаря, для чего требовалось согласие редактора и приказ начальника политотдела армии. (Иван Яковлевич, ныне доктор минералогических наук, живет в Москве, на пенсии.)
- Нет, напрашиваться не буду, - отказал в моей просьбе Пантелеев. Мне надо вновь понюхать пороху на передовой, познакомиться с дивизиями армии. Хочу писать...
Тогда про себя я решил "поприжать" Пантелеева трудными заданиями, зная по собственному опыту, что если журналист часто попадает в смертельно опасные передряги, у него на какое-то время остывает пыл к поискам "приключений" на переднем крае.
Вскоре такая ситуация создалась. Планируя очередной номер "Мужества", я упустил из виду, что завтра - 18 августа, День Воздушного флота СССР. Его надо было отметить хоть каким-нибудь материалом, а точнее - дать заметку об эскадрилье связи 27-й армии (авиационного полка у нас уже не было). Эта эскадрилья время от времени выполняла и боевые задания.
Позвонив в штаб авиаторов, я объяснил заботу редакции и спросил, можно ли приехать к ним с надеждой получить какую-либо свежую информацию. Мне ответили утвердительно.
Была вторая половина дня. Погода стояла ясная. Вполне вероятно, что эскадрилья полетит ночью на бомбежку. Я, оставив на первой полосе место для небольшой заметки, решительно направился в дом, где обитал Пантелеев, чтоб немедленно послать его в эскадрилью, находившуюся совсем недалеко от штаба, и сегодня же дать в номер заметку о ней. Но у Пантелеева сидел в гостях член Военного совета фронта генерал-майор Гришаев Иван Максимович (они были друзьями), и я не посмел даже заикнуться о задании. Затем зашел к Смирнову. Тоже неудача: в его доме заседал кружок по изучению английского языка, который вела корректорша Наумова Наташа (на фронте и такое бывало!). Оставалась последняя надежда - Семен Глуховский. Застал его спящим: он только что вернулся с передовой. В редакции больше никого не было, кроме капитана Харина, но он дежурил по номеру и по нашему "гарнизону".
26
Разозлившись, я взял свой трофейный автомат, доложил подполковнику Ушеренко, что вынужден сам ехать за материалом, на что получил разрешение и даже согласие воспользоваться нашим "доджем" - новой американской машиной типа "виллиса", только помощнее, способной буксировать противотанковые пушки. Какими-то правдами и неправдами его выхлопотал у начальства капитан Турков.
В эскадрилье меня ждало разочарование: никаких ее полетов на бомбежки уже давно не было. Сегодня с наступлением темноты одному экипажу поручено разбросать листовки над вражескими войсками в районе Ясс. Я попросился взять меня на задание в качестве штурмана. Командир эскадрильи заартачился, но его сомнение развеял кто-то из авиаторов, запомнивших мои ночные полеты на Северо-Западном фронте с летчиками Гусевым и Головкиным (их в эскадрилье уже не оказалось).
Наступила темень, и мы полетели. Фамилии летчика не помню, но она сохранилась в газете "Мужество" от 18 августа 1944 года. В мои обязанности входило, как и при былых вылетах на бомбежки, по команде летчика дернуть за шарики-концовки тросов, соединенных с чеками-держателями, только уже не бомб, а люков подвесных емкостей, начиненных листовками.
Осмотревшись в воздухе, я ахнул! Все пространство на нашей стороне, сколько охватывал глаз, было залито морем огней автомобильных фар. Никакой маскировки! Казалось, что автоколонны двигались не только по дорогам, но и по полям, лугам - благо местность была ровная. Такого скопления открыто движущейся к фронту техники я еще никогда не наблюдал. Мне тогда подумалось, что это была умышленная демонстрация силы, какой-то оперативно-тактический замысел, связанный С дезориентацией противника или психическим напором на него. Хотя после войны, когда я изучал Ясско-Кишиневскую операцию, - а это был ее канун, - нигде не нашел документальных подтверждений тому, что видел собственными глазами. Более того, в иных книгах утверждается, что соблюдалась строгая светомаскировка.
- Как же мы вернемся на свой аэродром?! - встревоженно спросил я у летчика через переговорное устройство, имея в виду, что взлетная площадка, с которой мы поднялись в ночное небо, была обозначена только тремя фарами.
- Найдем! - успокоил меня летчик.
Под нами - линия фронта. Никакими признаками она не обнаруживала себя. Разверзлась темень, и самолет будто увяз в ней и замер на месте. Внизу - ни одного огонька, ни одного выстрела с земли по самолету. Казалось, и время остановилось... Не помню, как долго мы углублялись в ночное пространство над территорией врага. Услышав команду летчика "Бросай!", я дернул за правый шарик. Потом послышалась вторая команда, и еще рывок троса.
Самолет развернулся и пошел в направлении далекого зарева за линией фронта. Летели мы не очень высоко - километра два или три над землей. Я во все стороны крутил головой, опасаясь нападения "мессершмитта", всматривался в землю. И вдруг заметил движущийся внизу синий лучик света. Стало ясно, что под нами дорога, а по ней едет автомобиль с замаскированными фарами. Указал на него летчику и спросил:
- Можно пальнуть из автомата?
- Пустое дело, - ответил летчик.
- Хоть попугаю!
- Ну, валяй.
Должен заметить, что на фронте все мы отличались жаждой стрелять по врагу. С пользой или без пользы, но руки тянулись к оружию, если появлялась цель. Сколько было впустую истрачено патронов для стрельбы по самолетам противника! Правда, случалось и не впустую, особенно когда вели залповый огонь.
Получив разрешение летчика, я высунулся за борт кабины и с упреждением дал длинную очередь по синему огоньку. Патроны у меня были с трассирующими пулями, и мне был виден их светящийся косой полет. Луч внизу тут же погас, но я наугад слал очередь за очередью, пока не почувствовал, что самолет внезапно содрогнулся.
Что случилось? Летчик молчал. Я сел на место, положил на колени автомат. И вдруг услышал яростную брань летчика:
- ...Твою мать!.. Ты же перерубил руль высоты!.. Как садиться будем?
Я ничего не понял, ибо не знал, что тросы, которыми управляется из кабины летчика хвостовое оперение, протянуты снаружи, вдоль борта самолета. Оказалось, что, ведя слишком отвесный огонь, я угодил по тросу...
Дальше летели молча. Для меня, растерянного и испуганного, впереди была полная неизвестность. Во-первых, не верилось, что летчик в море двигавшихся уже под нами огней сумеет разыскать три неподвижные фары, которыми обозначена площадка для приземления самолетов. Во-вторых, холодили душу услышанные от летчика слова: "Как садиться будем?"
