Нури Халилов - Долгая дорога домой. Воспоминания крымского татарина об участии в Великой Отечественной войне. 1941–1944
Наступил конец сентября 1943 года. Уборка полей и огородов почти завершилась. Комендант вернулся в очень плохом настроении и рассказал о печальных делах на Восточном фронте. Он был гуманный человек. Никого никогда не обижал, если кто-то просил разрешение куда-либо съездить, даже на Украину, то никогда не отказывал и выписывал нужный пропуск. Если просили разрешения на убой коровы, телки или барана – разрешал.
«Удивительные ваши люди! – говорил Гертель. – Постоянно жалуются друг на друга. Откуда нам, германцам, знать ваши междоусобные дела, вы же сами предаете друг друга. А полиция этим пользуется. Я не полицай и политическими делами не занимаюсь. Идите в Симферополь. Полиция разберется с вашими жалобами».
На другой день с жалобой на старосту приехали на подводе две женщины, одну из них звали Нурие. Он их выслушал и сказал, что Мамут-Султан не его участок: «Ваш комендант Глезицкий, к нему и обращайтесь».
Были люди, которые шли к нему жаловаться друг на друга. Таких жалобщиков он прогонял, а одного даже сапогом пнул, чтобы больше не приходил жаловаться на своих.
Вскоре мы поехали в Мамут-Султан к коменданту Глезицкому. Пообедали у него. При этом Гертель заплатил за себя и меня. Они долго говорили между собой. Я же сидел на лавке вместе с кучером. Глезицкий по национальности поляк. Он тоже был очень добрым человеком. Старался никого не обижать. Так мне говорили люди, с которыми приходилось беседовать.
Через пару дней поехали в Курцы[136]. Там хозяйничал друг Гертеля. До революции Курцы были имением богатого русского помещика. Находилось оно на возвышенности, окруженной со всех сторон большими деревьями. Есть источник чистой горной воды, садовые насаждения. Воздух чистый, настоящий курорт. Я еще до войны хотел побывать в Курцах. Ведь мой дядя Сеит-Мемет и тетя Айше жили в Симферополе на улице Курцовской, 23. Пока немцы говорили между собой, я наслаждался красотами природы. Однажды Гертель вызвал меня, и мы поехали в деревню Кызыл-Коба[137]. Нашли старосту Сефер-Ага, отошли в незаметное место, сели на камни. Комендант спросил Сефера: ты партизанам помогаешь? Вот на этой бумаге всё написано, стоит восемь подписей ваших сельчан. Сефер сказал: «Приходили ночью, просили продукты. Люди голодные. Иногда картошку, соль, муку даем».
«Понятно», – сказал комендант. Он протянул жалобу в мои руки. На листе форматной бумаги на одной стороне было написано по-русски, а на другой – перевод по-немецки. Я зачитал русский текст и все восемь фамилий жалобщиков.
«Запомни этих людей, – сказал комендант. – Они твои враги, а я политикой не занимаюсь. Я – агроном». Потом комендант приказал мне дать Сеферу спички и сжечь жалобу. Я так и сделал. Сефер облегченно вздохнул. Он был сильно напуган.
Из Кызыл-Кобы мы сразу поехали в село Ангара. Нашли старосту Дмитрова. Пошли в глубь сада, сели на пни. Повторилось то же самое. Гертель вынул из кармана такую же бумагу – жалобу на старосту о том, что он помогает партизанам. Подписали ее четыре человека, которые конкретно указывали, когда и что давал партизанам староста, и просили назначить другого.
Он испугался, но тоже не отрицал, что отдал бычка, мешок муки, картошку…
Комендант вновь сказал: «Запомни фамилии своих врагов, а эту жалобу сожги». Староста боялся сжигать. Дрожащей рукой держал он жалобу над огнем, пока она не сгорела. От радости он вытирал слезы.
Я уже упоминал о том, что урожай 1943 года был очень хороший. Комендант вызвал старост со сведениями о количестве жителей, о наличии скота в каждом хозяйстве, о наличии зерна в амбарах общин. Старосты приехали со своими бухгалтерами, которые имели сведения по всем этим вопросам. В ходе совещания все подсчитали и решили раздать находящееся в амбарах зерно своим сельчанам из расчета 12 килограммов на едока. Родителям и детям одинаково, а также для лошадей из расчета по 2 килограмма в день, а для барашек – по 1 килограмму ячменя, овса. Если в некоторых селах зерна не хватало, то разницу разрешали покрывать из общего амбара в Суюн-Аджи. Не хватало зерна в Вейрате и Кызыл-Кобе. Они должны были передать в Суюн-Аджи яблоки из своих садов. Так и сделали. Все были довольны.
Мы невольно сравнивали происходящее с тем, как было при Советах. Будучи студентом, я работал весовщиком в Симферопольской МТС. Одну партию отправили государству в счет госпоставок, другую отдавали МТС за работу тракторов и комбайнов. Таким образом, весь урожай уходил из села. На трудодни оставалась одна чернушка, которую даже куры не ели. Для муки, хлеба она не годилась. Хорошо помню, как нам раздавали по 125 граммов чернушки (семена сорняков) на трудодень. Колхозники работали как крепостные, но ничего не получали. Вот такая была наша родная Страна Советов. Поработители-немцы поступали совсем по-другому. Комментировать не буду.
Однажды к осени в наше село приехали землемеры. По списку бухгалтерии при участии агронома и старосты села необрабатываемые земли в сторону Муллынной балки разделили по 3 гектара каждому крестьянину. В том числе и мне тоже. Все члены общины, у кого был скот, уже давно скосили сено для своего скота. Сенокосные поля были распределены между сельчанами. Мне тоже захотелось скосить пару копен сена для продажи. Обратился к старосте. Он мне посоветовал места между деревьями в сторону лесочка возле ставка, так как там никто не хотел косить из-за деревьев и кустарника.
Я приступил к работе: косил, сушил, убирал сено в копны. Потом привез все в абрикосник и сложил в скирду. Вскоре я продал это сено одному казанскому татарину из Симферополя за 3000 рублей. На 2000 из этих денег я купил себе новый коверкотовый костюм.
Немцы, кажется, уже предвидели, что скоро им будет конец. Стали с простыми людьми общаться помягче. Однажды комендант собрал старост, бухгалтеров, бригадиров и других активистов. Было это на пригорке возле комендатуры. «Я вас буду угощать», – сказал он. Это было во второй половине октября 1943 года. В назначенный день после обеда собрались люди со всего Ивановского сельсовета. Было тепло, безветренно, земля сухая. Комендант привез из Симферополя водку, колбасу, хлеб – все это в ящиках. Раздал старостам. Сказал, что это благодарность за хорошую работу, за богатый урожай и хорошую посевную кампанию для урожая будущего года. Потом все собрались по группам и стали пить и закусывать. Играла гармонь. Так прошел этот вечер, а на следующий день комендант уехал в Симферополь, а комендатуру закрыли до весны следующего года.
К уходу в лес я готовился загодя. Однажды через Суюн-Аджи проезжали повозки румын. Везли они русские винтовки, гранаты, патроны. Остановились у водопоя. Было у них шесть подвод по две лошади в каждой и по два человека на подводе. Они спросили коменданта, люди позвали меня. Я подошел и спросил: «Чу фачи, коморад».
