Александр Родимцев - Твои, Отечество, сыны
— Это амуниция благочинного.
Я осмотрел мешок: он был сшит специально, с наплечными ремнями для носки на спине.
— А что в нем?
— Всякая всячина, товарищ полковник. Разрешите открыть?
Он вынул из мешка два новых начищенных креста, ризу с подризником, черный халат, камилавку, два евангелия разных размеров, пакет, полный денег.
— Здесь ровно пятнадцать тысяч рублей, товарищ полковник, — усмехнулся Яровой, подавая мне пакет, — Божий посланец странствовал безбедно!
— Это и все его имущество?
Яровой порылся в уголке мешка и положил на стол горсть патронов от пистолета «вальтер».
— Теперь все. Учтите, его пистолет был заряжен.
Я подумал, что некоторые слухи, как видно, были не лишены оснований.
— Где же вы его взяли, Яровой?
— С помощью Машеньки из Мышеловки задержал. Машенька теперь стала разведчицей. Мы находились в селе Солдатском и уже собирались уходить, как вдруг подходит ко мне этакий немощный старичок. «Товарищ командир, — говорит, — я должен сказать вам по секрету, что в нашем селе появился подозрительный человек. Только дайте слово: вы никому не укажете на меня?» Я дал старичку слово. «Хорошо, — говорит, — смотрите, вот, пятый дом слева. Там живет набожная вдовушка. Этот подозрительный у нее ночевал. Священник он, а только речи ведет подлые: германская армия, говорит, обязательно выйдет победительницей; капут, говорит, советам, а вы, люди добрые, готовьте хлеб-соль, чтобы наших освободителей-немцев встречать»… И я, и Машенька тут же позабыли об этом старичке, бросились к дому вдовушки. С нами были еще два автоматчика: мы оцепили дом, а Машенька постучала. Ей не отозвались. Тогда она открыла дверь и вошла. Минут через пять выбегает и говорит: «В доме — ни души. Хозяйка ушла куда-то. Но подозрительны мне показались мужские валенки под кроватью. Похоже, кто-то там лежит».
Я послал в дом разведчика Петрова. Через минуту слышим условный свист. Вбегаем в дом и видим: Петров вцепился в огромный валенок и не может вытащить его из-под кровати. Вдвоем мы вытащили на свет божий здоровенного дядьку с крестом на груди. Полы его пиджака распахнулись, я заметил колодочку пистолета. Вот он, этот пистолет.
Яровой положил на стол новенький средних размеров «вальтер».
Меня заинтересовал этот церковный «деятель».
А пока Яровой ходил за благочинным, в комнату, возбужденный и злой, вбежал Чернышев.
— Слышали, какие трюки гитлеровская пропаганда выбрасывает? Целую стаю попов запустила для разложения наших тылов.
— Слышал, Федор Филиппович. Сейчас мы посмотрим на такого пропагандиста.
Поп Аркадий оказался рослым, несколько сутулым мужчиной лет сорока пяти. Лицо одутловатое, под глазами мешки. Взгляд у него был цепкий и осторожный; руки холеные, хотя и грязные; волосы пострижены под кружок.
Он шагнул через порог, взглянул по углам и занес руку, чтобы перекреститься, но хозяин дома икон не держал, и поп Аркадий смиренно опустил руку.
— Откуда прибыли, благочинный? — насмешливо спросил Чернышев.
Поп Аркадий вздохнул, уставился взглядом в потолок.
— Пути господни неисповедимы…
Я резко оборвал его;
— Хватит!.. Отвечайте на вопросы, И говорите правду, иначе…
Он насторожился.
— Что… «иначе»?
— Иначе вы будете расстреляны как фашистский шпион.
Поп Аркадий выпрямился, спокойное, смиренно-благостное выражение сошло с его лица.
— Если вы касательно пистолета, поверьте, это дело случая…
— Отвечайте на вопросы, — оборвал его комиссар.
— Откуда вы прибыли?
Он потупился:
— Из немецкого города Котбус.
— Кто вас послал?
— Это было еще перед началом войны. В Котбусе немецкие власти собрали группу православных священников из разных городов и разъяснили нам, что мы, как только начнется война, должны следовать за немецкими войсками и восстанавливать во всех занятых немцами селах и городах богослужение.
— Только ли богослужение? — быстро спросил комиссар.
— Да, только…
Федор Филиппович резко встал из-за стола:
— А в отношении Советской власти что вам было приказано говорить?
Поп Аркадий метнул на комиссара зоркий, прищуренный взгляд:
— Вы… знаете?
— Знаю.
— Верно. Нам было приказано вести богослужение против коммунистов и призывать мирян не оказывать сопротивления завоевателям.
— Вы это исполняли?
— Так…
— Почему же вы оказались впереди наступающих немецких войск? — спросил я. — Разве и это входило в вашу задачу?
— Да, входило.
— Рассказывайте подробней.
— Нас обязали при каждом удобном, случае проходить в тылы советских войск.
— И вести агитацию?
— И нести слово божье.
— С пистолетом за поясом?
Он быстро взглянул по сторонам, взял стул, резко его придвинул, сел; одутловатое лицо его приняло надменное выражение.
— Чему вы удивляетесь, командиры? Тому, что священнослужитель участвует в войне? А разве этого не было во веки веков? Разве не сказано в священном писании: и возрадуются кости, тобою сокрушенные?
— Сколько ты получил от немцев? — негромко спросил комиссар. — Сколько серебреников… Иуда?
Поп Аркадий протянул руку, не спрашивая разрешения, взял из моего портсигара папиросу, закурил.
— Господа командиры… — начал он мягко, пристально глядя мне в лицо, обернулся, глянул в лицо комиссару. — Слушайте меня: я смогу быть вам полезен. Ваше дело проиграно. Слышите? Вы проиграли войну. Единственное, что у вас остается: перейти на сторону сильного. Вас встретят с уважением и почетом. Не теряйтесь. Еще не поздно. Я буду вашим проводником…
Мне удалось вовремя отвести в сторону руку комиссара. Он стукнулся локтем о стол и сразу же выпрямился, тяжело дыша, бледный, с горящими гневом глазами.
Я кликнул часового и указал ему на попа.
— Уведите в штаб корпуса. Будьте внимательны: это матерая сволочь…
Некоторое время мы молча сидели у стола. Чернышев медленно поднялся, тяжело опустил руки:
— Извините, Александр Ильич… Не сдержался.
— Не волнуйтесь, комиссар. Думаю, «отец Аркадий» еще расскажет много интересного.
Трудным был путь бригады по осенним русским степям в непогодь из района Ворожбы до Тима. Мы отходили в сутки не менее чем на пятнадцать километров. Двадцать суток непрерывного отступления. Триста километров пройденного горького пути. Немецкие дивизии преследовали нас по пятам. Как правило, днем мы отражали атаки противника, а ночью совершали марш на восток, до нового оборонительного рубежа.
