Владимир Голяховский - Это Америка
— Плевать я хотел на ваш раввинат — она моя жена, и все тут. — Он занервничал, выпил залпом еще водки, откусил кусок сала, явно демонстрируя это Яше. — Что нам твой раввинат — шавинат? Мы теперь в свободном мире обосновались. Там, в России, нам диктовали, как жить. А теперь я буду жить, как хочу. А жить я хочу со своей женой, и долго жить.
Но Яша не унимался:
— Так вы же не знаете, в Израиле раввинат — это главная сила, он правительству все законы диктует.
Маруся чуть не плакала:
— Это что же такое! По его законам получается, что здесь хуже, чем в России, что ли? Там меня за еврея выходить отговаривали, а здесь вообще с мужем развести могут?
— Да ты не волнуйся, — успокаивал ее Михаил. Мы утрясем это с раввинатом ихним, а нет — и без него обойдемся.
Яша вдруг ударил себя по лбу и радостно завопил:
— Ой, конечно утрясете! Послушайте, для вас это даже очень просто. Я поговорю с нашим раввином, ваша жена примет иудаизм, а потом он устроит вам новую свадьбу, под хупой. И вы заживете новой жизнью как еврейка. Пойдемте сейчас к раввину.
Михаил еще больше рассердился, побагровел, стал наступать на Яшу:
— Ну ты даешь! Зачем нам твой раввин? Какую нам еще свадьбу под хупой? Да нам о дочкиной свадьбе надо думать, а не чтобы я второй раз на своей жене женился.
Яша отступал, а к Михаилу присоединилась Маруся:
— С чего это, скажите пожалуйста, я буду веру менять? Я и в русского-то бога не больно верую, так с чего мне еврейскому богу молиться? И Миша правильно говорит, нам бы вот дочку пристроить, Розочку нашу.
Тут Яша повесил голову:
— И это трудно будет, ой как трудно.
— Чего ты нас все пугаешь? Почему это нашей Розочке здесь трудно будет? Мы от трудного из России уехали, чтобы здесь нам легко стало.
Михаил поморщился и потер грудь, вдруг неожиданно заболело сердце, пришлось сесть. Маруся смотрела на него с тревогой, а Яша продолжал гудеть, как шмель:
— Я вас не пугаю, я рассказываю про порядки в Израиле. Здесь все диктует раввинат, а по его законам ваша Розочка не еврейка, потому что у нее мама русская. Ее не будут брать на работу, и замуж она не выйдет. Ей надо обязательно принять иудаизм.
Михаил вскочил, сжал кулаки и хрипло закричал:
— Как это моя дочка не еврейка, когда я, ее родной отец, — еврей?!
Но Яша не отступал:
— По израильским законам национальность считается по матери, потому что факт отцовства никогда не может быть доказан. Так раввинат считает.
Тут подбоченилась уже Маруся:
— Факт не может быть доказан? Что же, выходит, что я дочку с другим нагуляла?
Михаил опять потер себе грудь, в которой что-то сильней заныло, хрипло выкрикнул:
— А пошел он, твой раввинат, к… матери! — и выпил еще водки.
Руки у него затряслись, Маруся заволновалась, а Роза сконфуженно смотрела то на них, то на Яшу. Потом спросила его:
— И что же мне ваш раввинат велит делать?
— Я же говорю: вам тоже надо принимать иудаизм, иначе нельзя.
Теперь уже и Роза возмутилась:
— Это чтобы я стала верующей, остриглась наголо, носила парик, покрывалась платком и ходила в длинном балахоне? Ни за что! Я всю религию не признаю и ненавижу.
Яша даже испугался, замахал на нее руками:
— Ой, что вы говорите такое, вы же не знаете! Я вам скажу: я был комсомольцем когда-то, но понимание Бога пришло ко мне только здесь, в Израиле. И к вам тоже придет. Давайте помолимся!
Михаил окончательно вышел из себя, простонал:
— Помолимся? Да я!..
И вдруг закачался и упал навзничь на пол.
Это произошло так неожиданно, что все замерли, а потом Маруся кинулась к мужу:
— Миша, Миша!
Он не отвечал, взгляд его остановился, изо рта раздался тихий хрип. Маруся прижалась лицом к его лицу, заглядывала в застывающие глаза, шлепала по щеке — никакой реакции. Тогда она кинулась к нему на грудь и истошно завопила:
— Он умер, умер!.. Батюшки — светы!.. Мой Миша умер!..
— Как умер?.. Надо позвать раввина.
Роза кинулась к отцу, встала на колени, заглядывая в лицо, крикнула Яше:
— Доктора, доктора зови! Скорей!..
— Да я сам доктор…
— Так сделай что-нибудь!
— Но я психиатр, я не знаю…
— Господи, да что же это такое!.. Пошел ты вон! — крикнула она Яше и начала неумело делать отцу искусственное дыхание и массаж сердца.
Так неожиданно и страшно закончилась жизнь Михаила Штейна в первый же день его приезда в Израиль.
* * *Через полчаса запыхавшийся Яша снова вбежал в дом Штейнов, за ним семенил, прихрамывая и задыхаясь, старый раввин в черном шелковом лапсердаке и широкополой шляпе. На ходу он бормотал какие-то молитвы и мял в кулаке длинную седую бороду. Это был тот самый раввин из Малаховки, через которого Мойша — Миша за большие деньги доставал приглашения для желавших эмигрировать из России. Он стал глуховат и забывчив, и даже казался не совсем нормальным. Но он привез с собой древнюю малаховскую Тору[35], и раввинат Израиля сделал его раввином для русских иммигрантов в Беэр — Шеве.
Маруся и Роза уже успели перенести тело Михаила с пола на топчан и теперь стояли возле покойника. Маруся гладила лицо мужа, вглядывалась в него, лила слезы и тяжело и горько вздыхала, Роза всхлипывала в платок. Пришедших они даже не заметили. Яша встал у дверей и тихо сказал раввину:
— Ребе, я сам видел — вот сейчас был жив, и вот сейчас сразу помер.
Раввин забрал бороду в кулак, вырвал волос и повторил, как эхо:
— Ай, ай, вот сейчас был жив, и вот сейчас помер… — И оба стали качаться, тихо бормоча молитвы. Женщины глянули в их сторону с безразличием и отчаянием. Раввин костлявым пальцем ткнул в них, сказал Яше:
— А почему женщины не сидят на полу с распущенными волосами? Еврейским женщинам после смерти мужа полагается сидеть на полу, оплакивать и молиться.
— Ребе, они из Саранска, они не знают обычаев, — тихо объяснил Яша.
— Так — так… из Саранска? Они что — гойки?[36]
— Гойки, жена русская, дочка русская по матери.
— Ай — ай, гойки и не знают обычаев… — и раввин опять закачался в молитве.
Яша встал перед ним, загородил от женщин и прошептал на ухо:
— Ребе, можно я скажу что-то? Надо подумать о захоронении тела. Они бедные, они только что приехали.
— Да, да, да, он умер, значит, его надо хоронить… Да, да… Надо о кадише[37] подумать, надо набрать десять евреев для кадиша.
Яша опять шепнул:
— Ребе, я наберу десять евреев, и мы сделаем шиву[38]. Но надо поговорить с женщинами. Они не знают еврейских обычаев.
