Ишмаэль Бих - Завтра я иду убивать. Воспоминания мальчика-солдата
– Может, они отвезут нас на фронт, – предположил Альхаджи. Эта мысль вдохновила нас, и все, маршируя к машинам, дружно запели национальный гимн.
Но нас отправили не обратно в леса, а перевели в Бенин-хоум, еще один реабилитационный центр, расположенный в восточном пригороде столицы – Кисси, находившемся в некотором удалении от Фритауна. Этот интернат когда-то носил название Исправительной школы и был государственной колонией для несовершеннолетних правонарушителей. На этот раз солдаты военной полиции тщательно обыскали всех. Кровь врага была еще свежа – она была везде: на нашей одежде, на руках, на ногах. В моей голове все еще звучал давний приказ лейтенанта: «Отныне и навсегда мы будем убивать всех повстанцев, которые встретятся на нашем пути. Пленных мы не берем!» Я улыбнулся, довольный тем, как мы сегодня разделались с неприятелем, а потом опять задумался: так зачем же нас привезли сюда?
Полицейские не оставляли своих постов всю ночь и наблюдали за тем, как мы сидим на веранде, уставившись в темноту. Я не мог думать ни о чем, кроме как об оставленном в лесу отряде. Кому достанется мой «G3»? Какой фильм сейчас смотрят ребята? Хороши ли сегодня у них марихуана и кокаин? Наркотиков у них наверняка достаточно…
– Эй, ребята, может, у вас найдется немного тафе (марихуаны)? – спросил Мамбу полицейских, но те ничего не ответили.
Действие наркотиков, принятых мной накануне, видимо, постепенно заканчивалось. Я слонялся взад-вперед по коридору, не находя себе места. Снова начала болеть голова.
Глава 16
Вести себя так, как требовали от нас эти штатские, было совершенно невыносимо. Их голоса, даже когда нас приглашали на завтрак, злили меня настолько, что я в бешенстве колотил кулаками по стенам, тумбочкам и любым попавшим под руку предметам. Еще несколько дней назад мы вершили их судьбы, решали, жить им или умереть. Как можно теперь делать что-то под их руководством? Мы отказывали им во всем, о чем бы ни просили, принимая от них только еду. Утром в столовой давали хлеб и чай, а на обед и ужин – рис и суп. Супы были разные: из листьев маниоки, из картофельной ботвы, из окры и прочие. Но нам не хватало главного – оружия и наркотиков.
Каждый раз в столовой к нам подходили медсестры и персонал центра и уговаривали пройти в медпункте обследование и индивидуальное психологическое консультирование. Но нам была ненавистна сама мысль об этом. Поэтому, когда эти доброжелатели только лишь открывали рот, чтобы завести свою песню, мы бросали в них ложки, миски, продукты, скамейки. Иногда гнались за ними и избивали. Как-то раз, разогнав медсестер и сотрудников, мы поймали повара, напялили ему ведро на голову и заставили вслепую метаться по кухне. В конце концов он наткнулся на горячую кастрюлю, обжег руку и согласился наливать нам побольше молока в чай.
После таких выходок к нам уже боялись приближаться, так что первую неделю мы были в основном предоставлены сами себе и бесцельно слонялись по комнатам. Именно тогда у меня началась ломка: мне так не хватало кокаина и марихуаны, что я несколько раз свертывал пустой листок бумаги и пытался раскурить его. Временами я обшаривал карманы армейских шортов, которые по-прежнему носил, в поисках хотя бы крошек наркотиков. Как-то мы с мальчишками вломились в медпункт и украли какие-то обезболивающие средства. Там были белые и сероватые таблетки, а также капсулы красного и желтого цвета. Таблетки растолкли, содержимое капсул высыпали, все перемешали и съели, но желаемого эффекта не получили. День ото дня мы все больше мучились и злились. На этом фоне разгоралась жажда насилия. Утром мы подкарауливали проходящих мимо жителей пригорода, которые шли к колонке, чтобы набрать воды, и избивали их. Если нам не удавалось никого поймать, мы закидывали прохожих камнями. Наши соседи убегали, побросав ведра, и мы с хохотом крушили их. Несколько человек мы покалечили так, что их пришлось везти в больницу. Вскоре горожане перестали ходить мимо реабилитационного центра. Персонал тоже старался не подходить близко, и через некоторое время мы стали драться друг с другом. За этим занятием проходили целые дни.
Мы часами дрались без всякого повода, прерываясь только на еду, и во время таких боев поломали почти всю мебель и не раз выкидывали из окон матрасы. Когда звонил колокол, призывавший нас на обед или ужин, мы вытирали измазанные кровью руки, ноги, губы и шли в столовую. Ночью, устав от драк, мы рассаживались во дворе на матрасах и сидели тихо до самого утра, пока нас не приглашали на завтрак. По возвращении всегда оказывалось, что матрасы убраны с улицы и разложены по кроватям. Мы снова тащили их на улицу, проклиная тех, кто внес их в дом. Однажды во время ночных посиделок пошел дождь. Это никого не смутило: мы так и остались сидеть на матрасах. Вытирая воду, хлещущую по лицу, мальчишки прислушивались к стуку капель по черепичной крыше и громкому бульканью в водостоках. Через час дождь кончился, и все, как и в предыдущие дни, досидели до зари. То, что некогда было матрасами, превратилось в грязные и мокрые губки.
После завтрака выяснилось, что на этот раз матрасы никто не убирал. Солнца в тот день было немного, так что к вечеру они не высохли. Мальчишки разозлились и решили найти кладовщика по имени Поппай, бывшего военного, один глаз у которого смотрел куда-то в сторону. Отыскав его, мы потребовали сухие матрасы.
– Придется подождать, пока высохнут те, что вы оставили на улице, – ответил он.
– Нельзя позволять штатским так разговаривать с нами, – произнес кто-то из ребят. Все шумно поддержали его и набросились на кладовщика. Удары посыпались на голову бедного Поппая. Кто-то сбил его с ног, он упал, обхватил голову, а мы долго и безжалостно били его ногами, а потом ушли, оставив свою недвижную и окровавленную жертву лежать на земле. С криками ликования вернулись мы на свою веранду. Потом все притихли, а на меня снова накатила ярость: я скучал по своим боевым товарищам и душа вновь жаждала насилия.
Охранник центра позже отвез кладовщика в больницу. Через несколько дней в обеденное время его выписали. Хромая, он прошелся по столовой и с улыбкой сказал:
– Я не виню вас в том, что вы сделали со мной.
Нас это взбесило. Мы хотели, чтобы «эти штатские» (так мы называли всех работников центра) видели в нас солдат, сильных и опасных, способных уничтожить их. Но большинство сотрудников вели себя так же, как кладовщик: мы причиняли им боль, а они лишь улыбались в ответ, будто сговорились не обращать внимания на наши выходки. И чем больше терпения и понимания они проявляли, тем больше мы ненавидели их.
