Захар Каменский - Грановский
Итак, понимание не только роли великих личностей, социальных и политических факторов исторического развития, но и роли «материальных условий быта» как определяющей («первая роль в жизни», «коренная причина всех явлений») силы истории — вот то научное достижение Грановского, которое позволяет Чернышевскому так высоко оценить его [18].
Совершенно очевидно при этом, что Чернышевский подразумевает под «материальными условиями быта» отнюдь не только и даже не столько природные условия. Для него эти последние не играют такой роли. Да и названные им западные ученые, выше которых, по его мнению, стоял на лестнице научной иерархии Грановский, были велики не тем, что понимали роль природы в истории человечества, а тем, что, как сам же Чернышевский и говорил, они выдвигали на первый план политическую, социальную историю. И поэтому мы полагаем, что Чернышевский имеет в виду те «материальные условия быта», которые мы выявили в лекциях Грановского последних лет его жизни, — условия экономической жизни.
Но вот вопрос: как мог знать Чернышевский об этих идеях Грановского, если эти условия не попали в обобщение, с которым Грановский выступил в печати? Чернышевский конечно же знал лекции Грановского (которые в то время — в первой половине 50-х годов — имелись во многих десятках экземпляров у его учеников и ходили по рукам) [19], ибо отмечал, что полностью оценить взгляды Грановского можно, лишь ознакомившись с его лекциями: «Для того, чтобы характеристика их (идей Грановского. — З. К.) духовного единства была полна и всестороння, надобно дождаться… издания его университетских курсов» (86, 3, 366. Ср. 363). И если иметь в виду, что Чернышевский писал все это о Грановском в период, когда формирование его собственных философских взглядов, в том числе и на закономерности общественного развития, еще не завершилось, и что он нашел у Грановского идеи, которых, как он сам писал, не было у крупнейших западных авторитетов в этой области, то отсюда следует, что в формировании этой стороны его воззрений значительную роль сыграла философия истории Грановского.
Вполне соглашаясь с Чернышевским в оценке идей Грановского, мы хотели бы выразить их в той терминологии, которую предложил более века тому назад Ф. Энгельс для характеристики воззрений западноевропейских современников Грановского, которые шли по пути выработки материалистического понимания истории. «Если материалистическое понимание истории открыл Маркс, — писал Энгельс, — то Тьерри, Минье, Гизо, все английские историки до 1850 г. служат доказательством того, что дело шло к этому, а открытие того же самого понимания Морганом показывает, что время для этого созрело и это открытие должно было быть сделано» (1,39, 176).
И если Чернышевский ставил Грановского в ряд с некоторыми из названных Ф. Энгельсом и другими западноевропейскими историками и даже выше их как раз в отношении его приближения к пониманию роли «материальных условий быта», необходимости выработки метода исторического исследования и изложения, адекватного этому пониманию, то мы вполне можем включить Грановского в число тех историков, которые, по мнению Ф. Энгельса, шли в середине XIX в. до и независимо от К. Маркса к открытию материалистического понимания истории. А это значит, что мы имеем все основания дополнить формулу Энгельса, присоединив к его словам «все английские» слова «и некоторые русские».
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
се изложенное дает нам возможность определить место и роль Грановского в истории русской культуры, разумеется в том аспекте, в каком мы изучали его взгляды, — в аспекте философии истории.
Его место определяется тем, что он был (наряду с Белинским и Герценом) одним из лидеров русской философии истории 40-х — первой половины 50-х годов XIX в. Развивая и обобщая то, что было сделано его отечественными и зарубежными предшественниками, в тесном взаимодействии с Герценом, Огаревым и Белинским Грановский в начале 40-х годов сформулировал концепцию философии истории, стоявшую на уровне мировой домарксистской философской мысли. Хотелось бы специально добавить к этому, что Грановский развил и обобщил русскую традицию в философии истории, о которой мы говорили во 2-й главе.
Подчеркивая эту непосредственную и опосредствованную связь философии истории Грановского с идеями его русских предшественников, мы должны со всей определенностью сказать, что главные теоретические импульсы, формировавшие его органическую теорию, все-таки исходили от его западных учителей, и мы отчетливо видели это по его историко-теоретическим введениям к лекционным курсам.
Что же касается развития философии истории Грановского после того, как он сформулировал исходный вариант органической теории, то оно шло в том направлении, в каком шло развитие отечественной (в трудах Герцена, Белинского, Огарева, а отчасти позже и Чернышевского) и зарубежной, словом, мировой философской мысли, а именно в направлении создания материалистического понимания истории. Благодаря этому Грановский участвовал в процессе возвышения русской мысли на международном уровне.
Этим определяется и его роль. Тот вариант философии истории, который разработал Грановский, был одним из теоретических источников соответствующих построений передовых русских идеологов, в том числе и русских революционных демократов, включая сюда и Чернышевского. Философия истории Грановского давала возможность теоретически обосновывать передовую социально-политическую программу, что сам он делал в весьма ограниченной мере, но что делали — опираясь, конечно, не только на теоретические разработки Грановского — в гораздо более полной мере его друзья из революционно-демократического лагеря. Органическая теория Грановского существенно способствовала и развитию русской исторической науки, передовой русской общественной мысли и духовной культуры в целом. Это воздействие Грановского было тем сильнее, что он в отличие от мыслителей, которые не заботились о том, чтобы их идеи стали доступны другим, или по обстоятельствам своей жизни не могли этого сделать (как, например, П. Я. Чаадаев), стремился довести свои идеи до сознания русских людей. Он достигал этого посредством университетских лекций, публичных чтений, журнальной деятельности, и многие, очень многие русские люди были и считали себя его учениками и последователями. У Грановского было в этом отношении одно хотя и формальное, но весьма значимое преимущество по сравнению с его друзьями из революционно-демократического лагеря: он был сосредоточен на истории и на философии истории, разрабатывая их систематически и в известной степени академически, в то время как они занимались историей и философией истории наряду со многими другими областями духовной культуры — общими проблемами философии (онтологией и гносеологией), эстетикой, литературной критикой, политологией, даже художественным творчеством (как, например, Герцен, Огарев, а позже и Чернышевский, который занимался еще и политэкономией). И это формальное обстоятельство обеспечивало известное преимущественное воздействие влияния Грановского на русские умы именно на этом участке — истории и философии истории (что и отметил Герцен применительно к началу 40-х годов).
