Захар Каменский - Грановский
Экономика общества определила его социальную структуру, в которой отразились эти глубокие общественные противоречия: «…богатые аристократические фамилии владели почти всею землею, и число этих фамилий было незначительно; масса народонаселения состояла из пролетариев, живших в Риме и пользовавшихся подаянием правительства, и рабов, делавших невозможным свободный труд и свободные ремесла» (7, 9, 30).
Грановский рассматривал также положение римских провинций, социальную статистику Рима, обнаруживал эксплуататорский характер высшего слоя общества. Он показывал, как из этих социальных противоречий возникала социальная борьба — движение рабов, борьба с ним (Спартак — Красс) (см. 7, 9, 26–27).
В силу всех этих причин Рим я течение многих лет ослаблялся изнутри, что и сделало возможным его завоевание варварами. Не удивительно, что при таком внимании к экономическим проблемам Грановский говорил (в курсе 1849/50 учебного года), что историк должен изучать политико-экономические науки, использовать статистику. Во введении к учебнику (1855) он говорил о роли политической экономии для исторической науки: нельзя «изложить надлежащим образом события трех последних веков, не освещая их светом политической экономии…» (3, 599) [16].
Подобные же тенденции заметны и в истолкованиях истории германцев (которую Грановский излагал вслед за историей распадения Рима) да и вообще средневековья[17]. Грановский связывал крушение феодальных отношений с изобретениями, прежде всего с открытием пороха, который, преобразуя военное дело, тем самым преобразовывал и общественные отношения: «…с изобретением пороха латы не спасали уже рыцаря от пули, ядро пробивало гранитную стену, и рыцарство, несмотря на всю свою средневековую спесь, должно было стать наряду с другими сословиями, войти в состав общества, как покорный член и гражданин его. Прибавим к этому, что при огнестрельном оружии система войн необходимо должна была измениться: так как обращение с этим оружием требовало некоторого навыка и постоянного упражнения, то весьма естественно явилось особое военное сословие. Это был один из могущественнейших рычагов при последующем развитии Европы» (22, л. 239–240).
В своей докторской диссертации Грановский писал о перевороте, который был произведен «введением огнестрельного оружия в общественных отношениях Западной Европы. Только пушка могла вразумить феодального хищника и доказать ему существование обязательного даже для него закона» (3, 179). «Без замка, — писал он в другом месте того же сочинения, — без рыцарского вооружения феодальный порядок вещей был бы невозможен. Эти чисто внешние, вещественные условия определили на несколько веков перевес ленной аристократии над утесненными ею классами общества» (3, 193). Напомним, что К. Маркс использовал для доказательства истинности материалистического понимания истории примеры из области военной организации общества (см. 1, 29, 154, 31, 197).
Теперь мы можем назвать тот ряд объяснений Грановским хода исторических событий, который также не попал в его теоретические обобщения, и констатировать, что канва, по которой мы прослеживали эволюцию Грановского в курсах заключительного периода, его представление об исторической закономерности в форме конкретного объяснения и истолкования исторического процесса на основании различных элементов материальной жизни общества, привела нас к еще одному ряду условий жизни общества — условиям экономическим. Экономика, «производительность в материальном смысле», «производительные силы», т. е. зависимость явлений исторических от материальной жизни общества в смысле его экономической жизни, — вот область, к которой Грановский все более пристально обращал свой взор в поисках объяснения явлений общественной жизни, специфических (относительно природных) закономерностей их развития.
Если сделать выводы из изучения эволюции философии истории Грановского за последний период его деятельности, а следовательно, и эволюции вообще, то получится следующее: Грановский приходит к пониманию неудовлетворительности прежней идеалистической, гегелевской философии истории и в поисках новой теории обращает свой взор на материальные условия жизни общества. Однако теоретически, в форме обобщения он осознает эти условия лишь как природные. Но за пределами прямых, сделанных им самим обобщений как на фактическую опору анализа истории он обращает внимание на закономерности, связанные с условиями социально-политическими и экономическими.
4. ГРАНОВСКИЙ И ЧЕРНЫШЕВСКИЙ
Характеризуя деятельность Грановского в целом, без рассмотрения эволюции, Чернышевский, его великий младший современник, оценивал его как ученого, стоящего на самом высоком уровне во всемирно-историческом, а не только русском масштабе. Грановский, писал Чернышевский, «несомненно был великим ученым» и являлся «одним из первых историков нашего века, ученым, который был не ниже знаменитейших европейских историков; что в России не имел он соперников, это всегда было очевидно для каждого» (86, 3, 353; 355). Грановский, по мнению Чернышевского, в известном отношении стоит выше Гегеля, выше Шлоссера, Ранке, Маколея и других европейских историков, ибо он «видит, что даже и та более широкая программа науки, которая у Шлоссера и Гизо до сих пор остается смелым нововведением, должна быть еще расширена», и потому Чернышевский усматривал в идеях Грановского «глубокое и новое содержание и самостоятельную идею», считал его одним «из замечательнейших между современными европейскими учеными по обширности и современности знания, по широте и верности взгляда и по самобытности воззрения» (86, 3, 364; 363; 364).
Но за что же так высоко ставил Чернышевский, казалось бы, скромного по своим печатным трудам московского профессора? Какие его идеи он считал столь глубокими, самобытными и современными? На эти вопросы Чернышевский отвечал весьма определенно. У Гизо, Шлоссера и других крупнейших современных Грановскому историков «преобладает в рассказе» политическая история, «между тем, как на деле она имеет для жизни рода человеческого только второстепенную важность»; «о материальных условиях быта, играющих едва ли не первую роль в жизни, составляющих коренную причину почти всех явлений и в других, высших сферах жизни, едва упоминается…». Грановский, по мнению Чернышевского, видит, что историческая наука «должна стать на новом, прочном основании строгого метода, которого ей до сих пор недостает» (86, 3, 356; 357; 364. Курсив мой. — З. К.).
