Теодор Гладков - Менжинский
На основании донесений провокаторов охранка арестовала всех вернувшихся в Россию слушателей болонской школы и некоторых слушателей партийной школы в Лонжюмо. На основании тех же донесений в записке Петербургского охранного отделения директору департамента полиции от 18.3 1911 года дается общая характеристика болонской школы, характеристика руководителей и преподавателей. К записке был приложен даже конспект лекций Богданова и Луначарского, выкраденных агентом Сесицким. В записке сообщалось, что лекции по государственному праву читает Степинский-Менжин-ский, по русской истории Домов-Покровский. «Что же касается личностей Салмана и Степинского-Менжинско-го, — говорилось в записке, — то о таковых сведений в департаменте не имеется».
В начале 1911 года Менжинский возвратился из Болоньи в Париж, окончательно порвав с впередов-цами. Вскоре здесь он встретился с Горьким, приехавшим с острова Капри. А летом познакомился с Дзержинским.
Во время первой парижской встречи Дзержинский и Менжинский говорили об Италии, о Капри, где Дзержинский провел несколько месяцев в 1910 году, о Горьком, с которым Феликс Эдмундович встречался довольно часто.
Затем разговор перешел на партийные, российские дела, на слухи о новых арестах, о провокаторах.
— Почти все ученики вашей школы, — сказал Дзержинский, — при возвращении в Россию арестованы или на границе, или в пунктах, в которые им «позволила» приехать полиций. Здесь мы имеем дело с несомненной провокацией.
— Вы думаете? — спросил Менжинский.
— Убежден, — ответил Дзержинский. — В прошлом году на Капри я много работал над материалами о провокации в подпольных организациях социал-демократии Польши и Литвы. Ситуация провалов учеников обеих школ, и Болонской и Парижской, напоминает то, что было год-два назад в Варшаве. Несомненная провокация. Наша подпольная деятельность в России будет сизифовым трудом до тех пор, пока не удастся обнаружить и изолировать провокаторов. Надо бы нам иметь в партии что-то вроде следственного отдела…
— Своего Бурцева?
— Бурцев в этом деле дилетант. Он этим делом занимается по своей инициативе, на свой страх и риск. Занимается как журналист. А нам надо иметь собственный партийный аппарат. — Замолчал, задумался. И, как бы продолжая мысль, над которой думал в эту минуту, с грустью сказал: — Иначе мы будем посылать людей только для того, чтобы сделать очень немногое для большой награды провокаторам…
Живя в Париже, Менжинский продолжал усиленно заниматься политическим самообразованием. «Марксистскую литературу, — писал он впоследствии, — русскую и немецкую до 1917 года изучал в свое время за границей. Следил и за литературой французской, английской и итальянской».
Наряду с теорией марксизма Менжинский продолжает изучать историю Франции, в особенности историю французской революции. Уже после Октября на вопрос: «В какой области знания чувствуете себя особенно сильным и по каким вопросам можете читать лекции?» — Менжинский отвечал: «По русской и французской истории с XVIII века по настоящее время».
С целью самообразования, знакомства с английским рабочим движением Менжинский в 1912 году выезжал в Англию, где провел шесть месяцев.
Исключительную марксистскую образованность Менжинского, его умение схватывать самое существенное в политике, холодно и спокойно взвешивать положение, трезво судить о людях и партиях отмечал впоследствии Мануильский:
«Я встретил впервые Вячеслава Рудольфовича в эмиграции, в годы реакции задолго до мировой войны. Помню, какое сильное неизгладимое впечатление произвели на меня беседы с ним по поводу германской и французской социал-демократии. Я был еще тогда молод и политически неискушен. И помню, что с жаром отстаивал тот взгляд, что германские и французские социалисты не допустят войны. Нужно было видеть, с какой пророческой гордостью говорил об этих фактах товарищ Менжинский.
— Вы увидите, — твердил он, — что эти предадут рабочих.
Тогда я считал эту оценку пессимизмом, но как оказался прав Вячеслав Рудольфович впоследствии, когда 4 августа (1914 года] германская социал-демократия завершила свое беспримерное в истории предательство».
Глубокое изучение произведений Маркса и Ленина, западноевропейского и российского рабочего движения, близкое знакомство с фракционной деятельностью впере-довцев положили конец кратковременным колебаниям Менжинского. Он окончательно становится на ленинские позиции. Вновь восстанавливаются на принципиальной, партийной основе и личные товарищеские взаимоотношения между ним и Лениным.
В период жизни Ленина в Кракове и Поронино через Менжинского, жившего в Париже, и его сестер в Петербурге идет одна из линий связи Ленина с партийным подпольем в России. Об этом свидетельствует, в частности, письмо Менжинского к Ленину от 13 апреля 1914 года:
«Уважаемый товарищ!
Сестра Людмила арестована в Петербурге в феврале месяце, в связи с ее выступлением на «женском дне». Подробностей никаких не знаю, получил за это время от Веры только коротенькое письмо и открытку… Вера имеет свидания с сестрой, та сидит в новой женской тюрьме, вот и все, что я знаю. При таких условиях я затрудняюсь переслать Ваше письмо, тем более, что не все мои письма дошли до Веры, а ее письма с подробностями я так и не получил еще, хотя оно должно было давно прийти.
Напишите мне, пожалуйста, может ли Ваше письмо ждать, пока я проверю один адрес, или вы желаете получить его назад.
Крепко жму вашу руку. В. М.».
Начало первой мировой войны застало Менжинского в Париже. Здесь он собственными глазами мог наблюдать предательство французских социалистов, которое он предсказывал в беседе с Мануильским задолго до начала войны — 23 июля (3 августа) французские социалисты — депутаты парламента проголосовали за военные кредиты правительству. Точно так же поступили германские, австро-венгерские и бельгийские социалисты. За два дня до голосования военных кредитов во французском парламенте наемным агентом реакции был убит пламенный противник империалистической войны Жан Жорес. Вместе с другими русскими эмигрантами Менжинский шел за гробом Жореса, провожая его в последний путь на кладбище Пер-Лашез.
Социал-шовинистический угар охватил не только французских, но и русских социал-эмигрантов. Меньшевик Плеханов и скатившийся в болото меньшевизма Алексинский, эсер Савинков и его друзья оказались в одном лагере с буржуазией и европейскими социал-предателями. Этот шовинистический угар захватил даже я некоторых эмигрантов-большевиков.
Вячеслав Менжинский с первого дня войны занял интернационалистическую позицию и в дальнейшем целиком и полностью разделял ленинскую тактическую линию по вопросам войны и мира. Резко, со свойственным ему остроумием высмеивал Менжинский оборонцев, ¦ в частности Плеханова, заявляя, что он читатель, но не почитатель Плеханова.
