Рене Кастр - Бомарше
«Я вновь прибегаю к нашему восточному стилю, чтобы внести нотку веселья в наше дело. Как здоровье, дорогая крошка? Давненько мы не целовались. Забавные мы любовники! Мы не смеем встречаться из-за родственников, которым это может не понравиться, но это не мешает нам по-прежнему любить друг друга… Пусть моя крошка посчитает цветочки, причитающиеся мне по одному из пунктов наших с ней расчетов из известного ей документа, и составит для меня самый красивый букет. Думаю, лучше всего для этой цели подойдут желтые цветы, те прекрасные желтые цветы с изображением царственного лика, которые мы когда-то заставили сослужить добрую службу моей крошке!.. Пусть крошка назовет день, когда я могу прислать за ними».
Этот цветистый язык довольно прозрачен, и Пари-Дюверне прекрасно понял его, поскольку уже на следующий день ответил Бомарше в той же манере: «Будьте завтра в девять часов у своей крошки, она преподнесет вам праздничный букет. Не без труда нам удалось собрать самые редкие в это время года цветы».
Ответ не оставлял никаких сомнений: несмотря на постоянный надзор, Пари-Дюверне сумел раздобыть необходимые средства и готов был выполнить свои обязательства перед Бомарше.
Но в день, когда Пьер Огюстен намеревался поехать к Пари-Дюверне за обещанными «цветочками», его свалил приступ жесточайшей лихорадки, и он оказался на длительное время прикованным к постели. Едва придя в себя и собравшись с силами, он при первой же возможности нанес визит своему компаньону, которого уже поставил в известность о своей болезни. Но нашел своего должника в таком немощном состоянии, что это вызвало его беспокойство: Пари-Дюверне жаловался Бомарше на неприятности, которые доставляла ему Военная школа, и ни словом не обмолвился об их окончательном расчете. Это дело так и повисло в воздухе. Безрезультатное свидание с Пари-Дюверне почти совпало по времени со столь же безрезультатно закончившейся тяжбой по Шинонскому лесу.
Спустя несколько дней Пари-Дюверне умер. Он оставил почти два миллиона ливров своему племяннику Лаблашу, и Бомарше следовало теперь обращаться именно к нему с тем, чтобы тот уплатил ему долг покойного и выполнил остальные пункты соглашения с Пари-Дюверне.
Бомарше сразу же понял, что добиться желаемого ему будет непросто, и поведение графа де Лаблаша подтолкнуло бы его к решительным действиям, если бы на него не навалились другие, более серьезные проблемы.
Вторые роды, которые принимал у г-жи де Бомарше знаменитый доктор Пеан, были очень тяжелыми, а появившийся на свет ребенок прожил всего несколько дней. Физические и моральные страдания, перенесенные несчастной женщиной, ухудшили ее и без того подорванное болезнью здоровье, она стала быстро угасать.
Муж, читавший по глазам жены, какие страхи одолевали ее, окружил больную еще большей заботой и лаской и оказывал ей всяческие знаки внимания, за что, безусловно, заслуживает похвалы и уважения. Болезнь не только нанесла урон красоте Женевьевы Мадлены, но и подорвала ее моральный дух.
Отец, сестры и остальные родственники Бомарше были растроганы его преданностью жене, но дрожали при мысли, что он заразится и последует за ней в могилу. Своими опасениями они поделились с известными докторами Троншеном и Лорри, искусство которых продлевало дни умирающей.
«Как вам могла прийти в голову мысль, что я соглашусь отдалиться от нее, — ответил Бомарше на их увещевания, — когда мы все делаем для того, чтобы развеять ее мысли о кончине? Неужто своими действиями я стану убивать ту надежду, которую пытаюсь внушить ей своими речами? Если я перестану делить с ней ложе по ночам, что бы я ни сказал при этом, я нанесу ей смертельный удар. Она вообразит, что я покинул ее ради другой женщины или что пришел ее последний час».
«Хорошо, теперь моя забота помочь вам выйти из этой непростой ситуации», — ответил доктор Троншен.
Он прошел к больной и сообщил ей, что теперь будет навещать ее не в определенное время, а в разные часы, чтобы следить, как изменяется ее самочувствие в течение дня. На следующее утро он приехал очень рано и застал мужа рядом с ней в постели. Сделав вид, что возмущен, доктор принялся упрекать Бомарше за невнимание к несчастной женщине, которая, несмотря на свою болезнь и страдания, не смеет ни кашлянуть, ни пожаловаться и терпит невыносимые муки из боязни его разбудить. Напрасно г-жа Бомарше пыталась смягчить гнев доктора и оправдать мужа: он-де поступал так, чтобы лично ухаживать за ней и предупреждать все ее желания. Троншен не желал слушать никаких оправданий и категорически потребовал от Бомарше оставить супружеское ложе. Он сказал, что разрешит ему вернуться на него только после полного выздоровления больной. Тот подчинился, но из самых благих побуждений продолжал разыгрывать перед женой комедию: чтобы она не заподозрила, что приказ доктора был инспирирован, он распорядился поставить в ее спальне отдельную кровать для себя и предпочел рисковать жизнью, вдыхая болезнетворные миазмы, нежели стать причиной слез Женевьевы Мадлены. Несмотря на все заботы близких, скрасивших ее последние дни, 17 ноября 1770 года г-жа Бомарше скончалась.
Это новое несчастье принесло Пьеру Огюстену не только моральные страдания. Оно осложнило его материальное положение: Бомарше остался с ребенком на руках, и ребенок этот не мог рассчитывать на материнское наследство, ибо весь капитал Левека был опрометчиво переведен в пожизненную ренту. Казалось, судьба, сулившая Бомарше блестящие перспективы, коварно обманула его. На этого честолюбца, который всего год назад чувствовал себя способным завоевать мир, свалились все мыслимые и немыслимые несчастья: провал в театре заставил его усомниться в своем таланте; судебный процесс завершился таким образом, что в глазах публики в моральном плане он оказался на одном уровне с двумя прохвостами, воспользовавшимися его ошибками при организации лесоразработок в Шиноне; ушел из жизни его старинный и могущественный друг, который всегда был его опорой в финансовых делах, но окончательные расчеты с которым остались неурегулированными; и, наконец, трагическая смерть унесла из жизни его новорожденного ребенка и его молодую красавицу-жену, которую он любил так, как ему позволяло его легкомыслие, и которой он был по-настоящему верен — случай для него исключительный.
Под градом сыпавшихся одно за другим несчастий мог пасть любой, но не Бомарше. А ведь это была лишь прелюдия к новым, еще более тяжелым испытаниям, в результате которых он будет не только полностью разорен, пострадает его честь, и до последних дней своих он так и не сможет до конца отмыться от вылитой на него грязи.
