Борис Соколов - Неизвестный Жуков: портрет без ретуши в зеркале эпохи
Вскрытие гнусной, предательской, подлой работы в рядах РККА обязывает всех нас проверить и вспомнить всю ту борьбу, которую мы под руководством партии ЛЕНИНА — СТАЛИНА провели в течение 20-ти лет. Проверить с тем, что все ли мы шли искренно и честно в борьбе за дело партии ЛЕНИНА — СТАЛИНА, как подобает партийному и непартийному большевику, и нет ли среди нас примазавшихся попутчиков, которые шли и идут ради карьеристической, а может быть и другой, вредительско-шпионской цели.
Руководствуясь этими соображениями, я решил рассказать т. ТЮЛЕНЕВУ следующий факт, который на сегодняшний день, считаю, имеет политическое значение.
В 1917 году, в ноябре м-це, на Съезде 1-й Армии в Штокмазгофе, где я был делегатом, я слышал выступление бывшего тогда правого эсера подполковника ЕГОРОВА А. И., который в своем выступлении называл товарища ЛЕНИНА авантюристом, посланцем немцев. В конечном счете, речь его сводилась к тому, чтобы солдаты не верили ЛЕНИНУ, как борцу-революционеру, борющемуся за освобождение рабочего класса и крестьянства.
После его выступления выступал меньшевик, который, несмотря на вражду к большевикам, и он даже отмежевался от его выступления.
Дорогой товарищ Народный Комиссар, может быть, поздно, но я, поговорив сегодня с товарищем ТЮЛЕНЕВЫМ, решил сообщить это Вам.
ЧЛЕН ВКП(б) (Г. ЖУКОВ)».
И подпись-автограф — «Жуков» (сам текст доноса отпечатан на пишущей машинке).
Карпов решил, что автор доноса — наш герой, Георгий Константинович Жуков. И основания к такому заключению были. Ведь упоминаемый в тексте письма «товарищ Тюленев» — это Иван Владимирович Тюленев, который тогда занимал пост заместителя инспектора кавалерии. Значит, автор письма почти наверняка был командиром-кавалеристом. Г.К. Жуков же, как известно, два года служил в Инспекции кавалерии РККА и Тюленева хорошо знал. Когда Георгий Константинович был там секретарем парторганизации, то Иван Владимирович состоял заместителем секретаря. Кроме того, казалось, что этот донос хорошо объясняет последующее стремительное карьерное восхождение Георгия Константиновича. Карпов, признавая, что процитированное письмо «не украшает Жукова», попытался оправдать доносчика: «Рассказал как-то Жуков о выступлении Егорова Тюленеву. А теперь спохватился вдруг Тюленев сообщит об этом куда следует?.. Что же получится? Жуков сам об этом не сообщает, значит… Ну и так далее. Уж если совершенно невинным людям „пришивали“ шпионаж, террор, то при наличии такого разговора от ареста не спасешься. Потом я обратил внимание на последнюю строчку письма; подчеркнуто еще раз: „поговорив с товарищем Тюленевым, решил сообщить“. Видно, это все время мучило Жукова — доложил Тюленев или нет? И вот, еще раз поговорив с ним и понимая, что если он и теперь промолчит, то за „сокрытие“ наверняка будет обвинен… ну и „решил сообщить“.
Я обратил внимание на то, что письмо Жукова поступило в канцелярию наркома 26.1.38 года (дата на полях письма, хотя и не очень четкая). Егоров еще в мае 1937 года, за месяц до процесса Тухачевского, был освобожден от должности начальника Генерального штаба, а вскоре арестован и погиб. Так что судьба Егорова была предрешена задолго до письма Жукова».
Здесь милейший Владимир Васильевич заблуждался. Падение Александра Ильича Егорова началось отнюдь не в мае 1937 года, а значительно позднее. 10 мая Егоров действительно оставил пост начальника Генштаба… чтобы занять более высокую должность первого заместителя наркома обороны. Она как раз освободилась после снятия Тухачевского, которому жизни оставалось всего месяц. Катастрофа для Александра Ильича настала в самом конце января 1938 года, когда маршала неожиданно сняли с высокого поста и направили командовать далеко не самым важным Закавказским округом. 8 февраля, через четыре дня после прибытия Егорова к новому месту службы в Тбилиси, арестовали его жену Галину Антоновну Цешковскую, обвинив в шпионаже в пользу Польши (через неделю измученная женщина подписала требуемые показания). А еще через полтора месяца, 27 марта, взяли и самого Александра Ильича. Расстреляли маршала в день Красной Армии, 23 февраля 1939 года.
Именно жуковский донос стал началом падения Егорова. Не будь этого письма, возможно, Сталин и сохранил бы маршала в живых. В оппозиции ни Сталину, ни Ворошилову Александр Ильич никогда не был, на фронтах гражданской войны был вместе с Иосифом Виссарионовичем и никогда с ним не конфликтовал. Видно, Сталин колебался насчет Егорова, но в итоге предпочел расстаться с не слишком одаренным, по его мнению, полководцем, да еще с запятнанной биографией. Маршал не только Ленина прилюдно называл авантюристом (что несправедливо) и германским агентом (что близко к истине, но что любопытно: на том съезде в Штокмазгофе были сотни, если не тысячи делегатов, а донес только один!). Александр Ильич, когда служил еще в императорской армии в Закавказье капитаном, участвовал в подавлении революционных выступлений 1905–1906 годов. А ведь даже после ареста жены, но еще находясь на свободе, после первых ставок с уже арестованными врагами народа маршал писал Ворошилову: «…Моя политическая база, на основе которой я жил в течение последних 20 лет, живу сейчас и буду жить до конца моей жизни — это наша великая партия ЛЕНИНА — СТАЛИНА, ее принципы, основы и генеральный курс… Я не безгрешен… Но со всей решительностью скажу, что я тотчас же перегрыз бы горло всякому, кто осмелился бы говорить и призывать к смене руководства… Мое политическое лицо не обрызгано ни одной каплей грязи и остается чистым, как оно было на протяжении всех 20 лет моего пребывания в рядах партии и Красной Армии… Если бы я имел за собой, на своей совести и душе хоть одну йоту моей вины в отношении политической связи с бандой врагов и предателей партии, родины и народа, я не только уже теперь, а еще в первые минуты, когда партия устами вождя товарища СТАЛИНА объявила, что сознавшиеся не понесут наказания, да и без этого, прямо и откровенно об этом заявил, в первую голову товарищу СТАЛИНУ и Вам. Но ведь нет самого факта для признания, нет вопросов моей политической вины перед партией и родиной как их врага, изменника и предателя».
Стиль письма Егорова удивительно напоминает стиль поступившего на него доноса. И доносчик, и маршал одинаковыми словами клянутся в политической благонадежности, оба вспоминают о своем двадцатилетнем пребывании в рядах партии. Фраза «я тот час же перегрыз бы горло всякому, кто осмелился бы говорить и призывать к смене руководства» вполне подошла бы Г.К. Жукову в 1957 году, в июне и в октябре. Сначала, когда он помогал Хрущеву громить «Маленкова, Кагановича, Молотова и примкнувшего к ним Шепилова», а потом, когда сам оказался в шкуре членов «антипартийной группы».
