Питер Даффи - Братья Бельские
После успеха на севере легионы Пилсудского продвинулись на юг и в мае 1920 года захватили Киев. Но Красная армия, воодушевленная победой в Гражданской войне, сумела их оттуда отбросить. Просуществовав под властью поляков менее месяца, Киев был заново взят большевиками, которые за полтора месяца добрались почти до самых варшавских ворот. Ленину не терпелось начать распространение идей революции и коммунизма по всей Центральной Европе. Однако с Пилсудским еще не было покончено. Его войска атаковали Красную армию с юга, нанеся ей достаточный урон, что заставило Ленина сесть за стол переговоров. Это был триумф, который поляки назвали «чудом на Висле».
После долгих месяцев переговоров 18 марта 1921 года была подписана Рижская декларация, согласно которой западная часть Беларуси, включая деревню, где жили Бельские, отходила к только что образованной Польской Республике.
Это было странное время. Во время самых бурных исторических событий деревня Станкевичи непостижимым образом оставалась от них в стороне. Телеграфную связь, даже между большими городами, установить тогда было непросто, а те немногочисленные газеты, которые доходили до деревни, использовались в качестве бумаги для папирос. Да, Бельские были изолированы от внешнего мира, но, с другой стороны, что им требовалось знать об этом мире? Новые вожди, как и старые, были склонны относиться к ним с обычным бездушием и подозрительностью.
В годы войны Давиду Бельскому удалось завершить свое так называемое партнерство с Кушелем и переписать имущество на свое имя. С помощью жены и детей он расширил свое дело, наезжая то в Новогрудок, то в Лиду, расположенную в тридцати километрах к северо-западу, и поставляя туда свой товар. Соседи-крестьяне были поражены размахом его производства, и многие были склонны считать Бельских весьма зажиточными. Бельских едва ли можно было назвать богачами, но дела их шли и вправду хорошо — по сравнению с нищим крестьянским большинством, которое составляло их окружение.
— В нашей деревне была небольшая мельница, но совсем не такая, как у них, — говорила Мария Нестор, белоруска, родившаяся в 1911 году и выросшая неподалеку от Станкевичей. — У них была настоящая мельница, и к ним ездило много народа.
Бейлэ Бельская, добросердечная женщина, более прямодушная и открытая, чем ее муж, продолжала рожать детей с завидной регулярностью. Между 1912-м и 1921-м годами она родила еще троих мальчиков, один из которых умер вскоре после рождения, и девочку, вторую в семье.
Тем временем старшие дети достигли переходного возраста. Старший Велвл, серьезный молодой человек, проявил склонность к учебе. Тувья, родившийся в 1906 году, уже в детстве имел отважный и боевой характер. Он не собирался, как его отец, терпеть неуважение грубых крестьян, которым ничто не доставляло такого удовольствия, как третировать тех, в ком они обнаруживали хоть малейшую слабость.
Однажды после того, как какие-то местные мужики украли у Бельских сено, бесстрашный Тувья прямо в глаза обвинил их в воровстве.
— Ступай лучше домой, — сказал ему один из мужиков. — А не то получишь.
Парень вернулся домой и рассказал Велвлу об этом случае. Тот только плечами пожал. Но двух младших братьев Тувьи, Асаэля, который был двумя годами младше, и Зуся, шестью годами младше, возмутила эта история, и они решили свести с мужиками счеты.
Вооружившись косами, братья пришли к обидчикам. После обмена угрозами, один из братьев замахнулся на мужика косой. Мужик, не ожидавший такой решительности, струсил и дал деру, а за ним последовали его приятели.
Позже выяснилось, что крестьянин, который арендовал часть семейного поля Бельских, тоже потихоньку присваивал их сено. И опять Тувья решил наказать вора. Снова взяв в руки косу, он приблизился к вору, у которого тоже была коса. Тот был в компании четырех друзей.
— Убирайся отсюда, а не то я тебе голову отсеку, — крикнул ему мужик.
Но Тувья пропусти его угрозу мимо ушей и, сбив мужика с ног, принялся молотить его кулаками.
Четверо мужиков громко захохотали при виде своего поверженного приятеля.
— Молодой еврей разделался с негодяем, который наводил страх на всю деревню, — сказал один из них.
С того дня на сено Бельских никто больше не посягал. А Тувья завоевал общее уважение за свое бесстрашие; в нем обнаружились первые признаки того, что он позднее назовет «еврейской гордостью».
Новые польские чиновники в районе, где проживали Бельские, не были особенно благосклонно настроены по отношению к еврейскому населению. Государственный антисемитизм по-прежнему оставался неотъемлемой частью повседневной жизни. Существовали и штрафное налогообложение, и ограничения в профессиональной сфере. Жесткая система квот ограничивала для большинства евреев доступ в польские университеты; те же, кому посчастливилось туда попасть, были вынуждены сидеть в лекционных залах на так называемых гетто-скамьях. Многие в знак протеста стояли. Еврейских ремесленников, составлявших львиную часть кустарного промысла в стране, принуждали сдавать унизительный экзамен на знание польского языка, несмотря на то что идиш был их основным, а зачастую единственным языком.
Но в некотором смысле жизнь стала все-таки лучше, чем при царе. Еврейским политическим, культурным, религиозным и образовательным организациям были дозволены неизмеримо большие свободы. И они процветали в Новогрудке, или, как его называли евреи, Наваредоке, который еще с XVI века служил пристанищем еврейской общины.
Здешнее еврейское население за свою длинную историю пережило немало испытаний, включая попытку литовского короля, который тогда правил страной, в середине XVI века согнать еврейских обитателей Новогрудка в гетто. Они также подчинялись прихотям армий завоевателей, следовавших одна за другой, — после разразившейся в 1655 году русско-польской войны. За четыре года этой войны Новогрудок дважды переходил из рук в руки.
К началу XVIII века, во время польского правления, местные власти всячески пытались воспрепятствовать участию еврейского населения в экономической жизни города, что усугубило их и без того бедственное положение. Прибытие в город царя в 1795 году принесло с собой новые испытания.
Но, несмотря на это, община росла и служила фундаментом для продвижения нескольких выдающихся и высокопочитаемых раввинов. Среди них был раввин Йехель-Михель Эпштейн, автор текстов еврейского закона, один из величайших раввинов России. В своем атласном пальто и широкополой шляпе, отороченной мехом, он выходил после субботней службы из синагоги величавой поступью монарха. «Мое сердце переполнялось гордостью всякий раз, когда я его видел», — писал один из его современников.
