Георгий Адамович - Письма Георгия Адамовича Ирине Одоевцевой (1958-1965)
Насчет Померанца: тоже дело Ваше. В том, что Вы о нем пишете, мне не нравится, что он передает Вам дурные слова, да еще сочиняя и выдумывая (если он говорил обо мне). Я этого не выношу, и никогда это не делается с хорошими чувствами, даже если говорят, что это – «для вашего осведомления» и т.д. Так делала Вольская [69]: «он вас ненавидит, – я говорю это, чтобы вы это знали!» Я ей всегда отвечал, что меня это не интересует, а главное – я ей не верил. Ей было удовольствие это говорить. Но Померанец, м<ожет> б<ыть>, говорит по глупости.
В Фонд [70] я напишу непременно, но и Вы написали бы Полякову, описав свое положение. Прямая просьба лучше, больше действует. Но я напишу тоже.
Deux mots[71] относительно Покровского: при случае, незаметно, вверните ему, что я, кажется, болен, что-то с горлом или бронхами, словом, что мне запрещено говорить. Я обещал ему в конце марта для Пет<ербургского> Университета [72] лекцию о Пастернаке и уже два раза отлынивал. Но я еще не прочел всего «Живаго» [73], никакой лекции не хочу, да к тому же по горло занят Маклаковым[74] , которого должен как можно скорей кончить. Но мне не хочется опять надувать Покровского (хотя он до сих пор молчит), и нужна приличная причина. Только скажите ему это sans appuyer [75], так, между прочим. Если он желает, я прочту ему в июне. «Н<овый> Ж<урнал>» я еще не получил. До свидания, cherie. Заведите роман с Туроверовым [76], он лучше других, хотя дубинист. Где же Вы теперь ночуете, если бываете поздно в Париже? И вообще, что и как?
Ваш Г.А.
10
Manchester 13
8/V-<19>59
Telephone: Ardwick 2681
Chere amie Madame
Получил сейчас Ваше письмо. Что с Вами, т. е. в смысле нездоровья? Сердце, по ночам трепыхающееся, это ничего – «невроз». Первый признак больного сердца – трудно дышать, я это выучил от всех докторов. И вообще, я как-то «не вижу» Вас больной. Вы мне писали об этом и до Пасхи, а я Вас нашел цветущей. «Что ты делала? Цвела». Вот и Вы. Значит, будем надеяться, что пустяки.
То, что Вы пишете об Ульянове [77], меня ничуть не удивило. Оттого я дал себе зарок ни в каких склоках не участвовать, ни в какой форме. Сейчас же поднимается столько мерзости и злобы, что становится тошно. Всем «о душе» пора подумать, а вместо этого вся эта чушь. Это действительно «разложение эмиграции», старческое ее состояние, как в домах, где старички все ругаются. Я это почувствовал даже, когда мы сидели в cafe на rue Vaugirard: какая-то скрытая, но готовая прорваться пена злобы и всего прочего. А надо, как советовал Блок, «тихо жить и тихо думать». И есть о чем. Вот я любил за это Алданова [78]. Не знаю, что у него было внутри, но при встречах – ничего, кроме хорошего, всегда, не так, как бедная Ninon [79]: «он о вас сказал то-то…». Chere madame, не путайтесь в эти дела и споры, – или иначе, без личностей. У Вас был в статье [80], по-моему, неправильный тон, и я Вам об этом говорил: infaillible [81], будто римский папа. Это должны другие о человеке думать, но не он сам. «Сомнение в себе – начало мудрости» [82]. Если Вы будете продолжать, на Вас и будет литься та дрянь, что в других людях таится. А Вы – лилия, роза, мимоза, не для этого созданы, слишком чувствительны, и вообще, не стоит Вам до всего этого опускаться. Ну, довольно, «если надо объяснять…» [83] Наш мир, правда, «страшный», как говорил Ваш Терапиано [84], и надо или быть зверем (или червяком), или понять, что дожить жизнь надо иначе. Кстати, что все-таки о Вас написал Ульянов? Он резок и по статьям тайно-хамоват, т. е. из тех, которых только «тронь-тронь, так увидишь». Я его лично, впрочем, не знаю.
Voila. Не примите за наставление, а если и наставление, то из желания добра и по праву старости. Вот, Вы чем-то были как будто недовольны (мной) в последний приезд. М<ожет> б<ыть>, и были поводы, но чушь, вроде завтрака у <Микея?>. Но могу себя процитировать: «но я Вам обещаю – никогда» [85], т. е. никогда в делах важных Вы не увидите от меня ничего, кроме хорошего. У Вас, верно, тоже такое чувство, надеюсь, по крайней мере. Но Вы и mobile соmme l'onde [86], и, в сущности, самый «эгоцентричный» человек из всех, считая это при том нормальным состоянием. On est соmmе on est [87], а у Вас есть и очень много другого. Целую ручки и штучки, шлю самые дружеские уверения и чувства.
Ваш ГА
На бланке University of Manchester.
11
3 Scarsdale Road
Victoria Pfrk
Manchester
16/V <19>59
Дорогой друг chere Madame
Я сейчас вернулся в Манчестер, был два дня в Leeds для экзаменов. Надеюсь, Вы получили два моих коротких письмеца, второе в отмену первого. Нашел на столе Ваше письмо, чтобы я написал Вейнбауму [88] или Полякову об Ульянове, и уже думал, как и что написать (Полякову, не Вейнбауму, кот<орому> писать не хочу), но тут же другое известие, – что статья Ульянова уже в «Н<овом> Р<усском> С<лове>» появилась [89]!
Дорогая душка, не расстраивайтесь и, так сказать, плюньте. Не стоит. Все это такая чепуха, что тошно о ней думать. Главное – газета живет один день; и в общей грызне и шпильках завтра никто не будет помнить, что кто написал. Ради Бога, только не отвечайте. Ульянова не читал, но та фраза, которую Вы мне привели (о белье), она действительно чудовищна. Но она обратится против него, а не против Вас. Не знаю, как мне Вас убедить, чтобы Вы не совались во всю эту мерзкую кухню, забыли бы о ней, и, как бывало при Буренине [90] (кот<орый> именно о чьем-то белье писал), люди брезгливые мыли руки, прочитав такие фельетоны [91]. Мне только жаль, что Вы из-за этого волнуетесь, а Вам это вредно, если у Вас не в порядке сердце.
I Если бы Вы прочли (м<ожет> б<ыть>, читали?), что обо мне написал Рогаля-Левицкий в «Возрождении» [92], то Ульянов рядом – розы и Убиган [93]. А с меня – как с гуся вода, честное слово. М<ожет> б<ыть>, это у меня — общее равнодушие, «великая сушь», не знаю, но все-таки волноваться не стоит. Я во всяком случае Полякову напишу (когда получу статью), выражу изумление и все такое. А кроме того, как-нибудь (летом) сочиню статью о поэзии с указанием, какая Вы гениальная поэтесса. Ну, а как вечер? [94] Я не хочу Вас разочаровывать, но сейчас у меня сомнения: удастся ли он финансово? Конец сезона, на Зайцева [95] все дамы и патронессы истратили энергию. Поезжайте непременно в Hyeres. Вот, что я хочу Вам сказать: если у Вас не будет денег достаточно, я Вам оплачу дорогу aller-retour (есть billet-touristiques [96] , годные 2 месяца — с большой скидкой). А там проживете, сколько можете, даже если недолго, то лучше, чем ничего.
