Семен Шмерлинг - Горячий осколок
Язычок пламени над гильзой успокоился, запылал ярче, и в свете его видны были глаза немца, пустые и безразличные.
- Чего, фриц, уставился? - прервал затянувшееся молчание Бутузов. "Гитлер капут"?
- Товарищ лейтенант, они стесняются, - дурашливо пропел Сляднев. Дозвольте, я их мигом разговорю? За хатой андивидуальную работу проведу.
- Пристал, банный лист, - проворчал Карнаухов. - Не вишь, немчик сомлел?
"Вот тут-то я, пожалуй, и пригожусь. Без меня не обойдутся", - подумал Якушин.
- Дайте, товарищ лейтенант, я с ним поговорю, - и посмотрел на Бутузова. - Я знаю немецкий... немножко.
Сосредоточенно наморщив лоб и вытянув шею, Алексей стал строить немецкую фразу:
- Варум, - сказал он, запинаясь, - варум зи бляйбен ин... ин дорф?
Алексей хотел спросить: почему немец остался или оказался в этой деревне. То ли фраза не получилась, то ли солдат еще робел и не способен был ничего понять, только он не отвечал, а лишь глядел в рот Якушина.
- Не доходит, - с сожалением и обидой сказал Алексей.
- Да ты сам не ферштеешь по-ихнему, зря десятилетку кончал, - поддел Курочкин.
Сляднев зачерпнул ложку каши, вылез из-за стола и, косолапя короткими ногами в рыжих трофейных сапогах, подкатил к немцу:
- Фриц, ессен хочешь? Ессен, ессен?
Губы у немца дрогнули.
- Яволь, - выпалил он. И быстро достал из ранца завернутый в прозрачную пленку ломоть сероватого хлеба.
- От, дурья голова, - удивился Карнаухов, - перед ним же каша с маслом, а он свой кусман тянет.
- Да он нашей едой гребует, - сказал Сляднев. - Ишь, фон-барон. И чего, товарищ лейтенант, мы с ним цацкаемся? К стенке - и вся недолга.
- Поостынь, казачья кровь, - глянул на Сляднева Карнаухов. - Охолони.
- А может, он думает, что мы его отравим? - предлоложил Якушин, вспомнив, что где-то читал, как пленные не берут пищу, боясь, что в нее положен яд. - Надо бы ему показать, что каша хорошая.
- Покажи, с одной ложки с ним поешь, - ухмыльнулся Курочкин.
- Да я так, вообще...
Перекосив от боли широкое лицо, тяжело встал Карнаухов (с неделю его донимала поясница), шагнул к немцу:
- Дай-ка, парень.
И взял ломоть в прозрачной обертке, повертел, обнюхал:
- И на хлеб совсем не похож.
На обертке заметил цифры, прочел, изумился:
- Гля-кось, одна тысяча девятьсот сороковой.
Ломоть осмотрели все.
- Запасливые.
- Все обмозговали.
- Хитры, сволочи.
- Вот что, - сказал взводный. - Наговорились и нагляделись. Кончай базар, пора ночевать. А ты, фриц, не боись, бери ложку, лопай кашу. Утро вечера мудреней, может, и ты нам пригодишься. Эй, Каллистрат, - лейтенант повернулся к Карнаухову, - дай ему свою загребущую.
Карнаухов достал из-за кирзового голенища резную, внушительных размеров, деревянную ложку:
- На, фриц!
Когда пленный брал ложку, Алексей обратил внимание на его руку. Ладонь была несоразмерно большой, пальцы сильно разработанные, клешневатые, с окостеневшими старыми мозолями. Ел солдат с боязливой жадностью, не поднимая от каши глаз. Лег спать на отшибе от шоферов, в углу. Прикрывшись замызганной шинелью, согнулся в три погибели и словно бы потерялся, исчез.
Не раз поднимался ночью Якушин, беспокоился: не сбежал бы фриц.
4
- Кончай ночевать, - пробасил взводный. - Подъем!
Лейтенант был на ногах и, выпятив грудь, размахивал руками, приседал, потрескивая суставами, - делал физзарядку. Шоферы потягивались, свертывали цигарки, кашляли, кряхтели.
- Только ляжешь - поднимайсь, только встанешь - подравняйсь! - ворчал Сляднев.
- Выходи, не жмись, - командовал лейтенант, - все к машинам! А ты, Якушин, погоди. Ты мне все же немца толком допроси. Узнай, кто он, откуда, как и почему сдался в плен.
- Есть! - ответил Алексей, радостно краснея от такого доверия. В душе он поклялся разбиться в лепешку, но выполнить приказ. Когда взводный выпроводил всех лишних из хаты и вышел сам, Якушин уселся за стол, вынул из кармана гимнастерки записную книжку в коленкоровой обложке, прихваченную еще из дому. Ее собирался приспособить под дневник, но пока, кроме своей фамилии да полевой почты, не написал ни строчки. Достав карандаш, строго взглянул на немца.
Тот замер в трех шагах, подобрав тощий живот и вытянув руки по швам.
- Как вас зовут? - начал Якушин.
Теперь солдат стал понятливей. Видимо, прошел первый испуг. Алексей довольно легко установил, что немца зовут Клаусом. Фамилия Бюрке. Родом из-под Берлина. Работал механиком в автомастерской, в городе Фюрстенберге.
"Знает толк в автомобилях, раз механик, - отметил Якушин, - нам тоже как-никак пригодится. Вот взводный обрадуется!" И очень удивился, когда услышал, что морщинистый, старообразный человечек всего на пять лет старше его, Алексея.
Клаус Бюрке понемногу разговорился и даже стал изображать руками и голосом недавние свои приключения. Он гудел и фыркал, как мотор, татакал, как пулемет, ухал.
- Герр зольдат, - говорил он, поднимая узкие плечи, - это было ужасно. Когда стреляли ваши орудия, казалось, с неба падают огромные камни, каждый величиной с мой "бюссинг". Любой может ударить в голову. Я сидел в кабине и ждал этого... Трах, трах... Все было в дыму, не видно батареи, солдат... и обо мне забыли...
- Все понятно, вы находились в кольце, - пояснил Алексей. - Ну, дальше, Бюрке, дальше...
- В кабину вскочил ефрейтор Фиш с батареи, грязный, дрожащий. Он схватился за руль и что-то кричал. Я понял, надо ехать, и включил зажигание... Все гремело и свистело, и я не слышал мотора.
- Куда же поехали?
- Откуда я знаю. Фиш командовал. Он сказал, что Иваны озверели и все в батарее погибли... Карл, Франц, Рудольф, лейтенант Брюннер... все остались там. Такого не было даже на Кавказе, где нам тоже пришлось плохо. Пока мы ехали, перед нами рвались снаряды... Только было слышно - ух, ух... Потом утихло. Фиш сказал; "Проскочили". Но из-за леса вышли русские танки. "Стой! Нет, жми вперед, - заорал Фиш. - Стой!" Я затормозил. Фиш выскочил. Я схватил автомат, ранец, побежал и упал. Перед глазами огонь. И потом ничего не помню... Пришел в себя. Увидел мой "бюссинг"... То, что осталось... Вместо кабины куски железа. И я решил: хватит...
Пока Якушин допрашивал немца, в хату один за другим входили солдаты. Они курили, прислушивались, иногда - вмешивались в разговор.
Дольше других в хате задержался Карнаухов. Подперев широкой ладонью рыхлую щеку, он посматривал то на Алексея, то на немца. Иногда вздыхал, многозначительно кивал, словно понимая, о чем идет речь.
- Дознался? - с ходу спросил Сляднев, вбежав в комнату.
- А ты думал? - гордо ответил Якушин.
Постоял рядом и Курочкин. Покачался на носках, заложив руки в карманы. Глаза прищурены, на лице - загадочная улыбочка.
Последним, тяжело ступая облепленными грязью сапогами, вошел в хату Бутузов. Сбросил на лавку мокрые рукавицы, потер ладонями круглые, в редких красноватых прожилках щеки, крутые скулы, проверяя, не отросла ли борода, с любопытством взглянул на немца и Алексея.
