Михаил Пришвин - Дневники 1920-1922
После месяца торговли, беготни по спекулянтам без отдышки я, наконец, создал себе продовольственный фонд:
16 пуд. картофеля
68 фунт. свинины
15 ф. масла
35 ф. сахару
15 ф. соли
30 пуд. дров
16 мешков навозу.
Теперь сажусь на 2–3 месяца за работу: 1) Собрание сочинений, 2) Обработка дневниковых записей, 3) «Клочки воспоминаний».
19 Января. Приехала баба покупать у меня ротонду. Я выхожу к ней в ротонде и говорю:
— Верх пойдет на платье, подкладка на одеяло, воротник кенгуровый.
— Молью тронут.
— Сама ты, матушка, молью тронута, говори прямо, берешь или нет?
— А что вы возьмете?
— Пять пудов свежины.
— Нет, ежели бы цвет.
— Какой тебе цвет?
— Нёбного цвета ищу ротонду, обожди, а где же у ней рукава?
— Рукава!
20 Января. Флюс. Лихорадка. Логово медвежье. Дезертир с обещаниями (Сергей Александрович Синяев и Семен Андреевич Галкин из Покровского).
Вдруг входит Сытин и говорит: «Получена телеграмма, что блокада снята союзниками».
21 Января. Из-за болезни (зубной) я вовсе отделился от мира, и глухо долетают разные слухи бессмысленные, видно, совершенно уже отделенные от фактов.
Время идет, как при большом пасьянсе, раскладываются: мужики, бабы, спекулянты евреи, дезертиры, эмигранты, — и когда все сложится — неизвестно.
Когда раскладываешь пасьянс, то знаешь этот момент, из-за чего все это делается: когда вдруг начинают складываться и все застывшие карты, пойдут на место, как весенний лед после взлома.
Вот если описывать пасьянс и знать внутреннюю сторону дела (душу пасьянса), то человека, раскладывающего пасьянс, лучше описывать в третьем лице; если же пасьянс незнаком и видна только внешняя сторона, то нужно описывать, как представляется пасьянс лишь со стороны — в первом лице.
Появление Щекина из Москвы и назначение меня в Архив.
Новый свет: первый день — предвестник весны (а зима стоит все сиротская). Самое ужасное в этой совдепии, что ихняя совдепская сеть накинута на самые священные таинственные уголки России и вся Россия со всеми своими медвежьими и раскольничьими заповедными местами лишилась тайны.
Падение Империи было столь велико, что никакой промежуточной партии не может возникнуть, вплоть до пришествия иностранцев.
Москва: салазки, салазки, как муравьи, перебираются, и среди них совдеповский мотор пыхтит и воняет на бензине, на керосине и черт знает чем.
22 Января. Жульничество освобожденного дезертира. Общество холостых поваров.
23 Января. В моем пасьянсе раскладывается «картинная галерея» зверья, а зверье не так, как мы его представляем (по привычке), но зверей истинных, т. е. безумных — они (звери) вообще безумны, — и мы не замечаем, что живем на земле сумасшедших: наши идеалы — это цепи безумия, каше сознание — цепь.
24 Января. Из «Бесов»{19}: «Ничего не будет и проваливаться, а просто все растечется в грязь».
Мы жили, уговорившись между собою в известном числе правил, которые принимались школьными учителями за весь мир и вбивались в головы учеников, эти правила были следующие (сумма их — культура); а мир действительный, исполненный безумия, под ними был, как легенда о звере; мы покорили безумие домашних животных, не замечая того, что безумная воля диких животных переходила в человека и сохранялась в нем до поры до времени: революция — освобождение зверя от пут сознания.
Эту страну, полную тайн, они разделили на такие мельчайшие квадратики земли, такие, что охотничьему псу не повернуться в своем полевом поиске, после чего тайна исчезла и стала невозможной.
Революция — это выражение нетерпения, а эволюция призывает к терпению и говорит, что достигнем всего в постепенности.
У нас радость жизни позволительно выражать только в трагических положениях личности, как бы в состоянии ее чудесного воскресения в виде мелькающего света над бездною, а обыкновенная земная и постепенная радость называется мещанской… видите, что: у нас нет достаточной для этого накопленности и, так сказать, инерции самих накопленных вещей, дающих эту радость помимо сознания, может быть, оттого, что их слишком мало накопилось в сравнении с запасом идей разрушительного сознания.
Я беру в пример положение вора и вообще уголовного: в обществе нет к нему определенно наивно-отрицательного отношения: он есть отверженник лишь условно, а не до конца… (Мы переучились, заучились, засмыслились и в то же самое время мы — недоучки.)
О Ставрогине: в его давящей тоске был как бы низкий потолок, не дающий выхода огромной мысли, и она не выходила и все давила его, а потом вспыхивала в сцеплениях с людьми и всегда как бы по поводу этих встреч и сцеплений, нанося кругом ужасающий, разрушительный вред.
В наше время царит обезьяна, осуществляющая идеалы Христа. (Ставрогин — его обезьяна Петр Верховенский, Щетинин — Легкобытов, Христос и обезьяна его — поп.)
Татьянин день окончился провозглашением принципов общества холостых поваров, освободителей порабощенной женщины.
Один из поваров: «Говорят женщины, будто кухня — это последнее принуждение, самая несокрушимая из всех цепей, но почему же, спросим мы, не война? Разве это дело не грязнее, не тяжелее, даже и не кропотливее кухни, вот та самая война, которую мы все видели теперь своими глазами? И все-таки мужчины оставили в истории даже об этом мерзейшем деле красивейшую легенду, до того очаровательную, что мы до сих пор, испытав все ужасы действительности, едва можем смотреть на войну трезво. Что же будет, если страна наша покроется сетью ячеек холостых поваров…» и т. д.
Легенду о войне погубила кухня: легенда кончилась от недостатка продовольствия, голод задушил сказку о войне, ну, и что же, мы, холостые повара, создадим теперь новую величайшую сказку о голоде (мы двинем армию спекулянтов и мешочников, мы прославим подвиги мешочников…) ушкуйников, выдумку, изобретательность (12 рецептов хлеба без муки!): прославим свежину с жиром в четверть аршина, золотое пшено… и вот 25-й век: мы видим опять организации женщин, протестующих против захвата всего прекрасного и свободного мужчинами: у них золотое пшено, там свежина, подчерёвок, а нам остается только рождение детей в муках. Но это будет преодолено: холостые повара 25-го века сумеют состряпать детей и освободить женщину (синтез белка): тогда мрак долга женской доли будет отвергнут и женщина, как свободная мечта, сядет на трон — жена, облеченная в солнце{20}.
