Михаил Пришвин - Дневники 1920-1922
Павел Николаевич и Благосклонова у нас пара, когда они задумали играть, он — Чичикова, а она — Коробочку, то весь город хохотал в ожидании, до того роли были к лицу. Павел Николаевич ее ненавидит, как человек обезьяну, он мне столько сделал добра, что на него я никогда не сержусь и, если уж возьмет что за сердце, то начинаю бранить не его, а Благосклонову…
2 Февраля. На свете нет большего счастья, как дружба с ребенком.
Середина зимы, волчьи ночи при светлом месяце… полдни солнечные с обещанием весны.
У Ник-й сказали:
— А Вильсона уже нет.
— Как нет Вильсона?
— Говорят, нет.
— Кто же на его месте?
— Не знаю.
3 Февраля. — Вы спрашиваете меня, почему нет дела и все стоит. Почему, спрошу вас, я не я? Вот дерево, оно может не быть (не знать себя) и потом, придет час — зеленеет в награду, но я не может быть не я ни одного мгновенья, если оно не я, то и спросу быть не может. Я, кто это я? Кровь бежит по жилам, румянец играет на лице, я не кровь, но я румянец, если крови нет, и румянца нет. Солнце восходит — заря на небе, я не солнце, но я заря, и, если нет солнца, нет и зари. Итак, не спрашивайте румянца, если крови нет, и не спрашивайте зари на небе, если нет солнца.
Вчера утром я пересматривал свое хозяйство, подсолил мясо и переложил его в ящик, заметил, что масло подворовывают, кошка, мышь или глухая? запрятал масло, картофель пересыпал и, когда хозяйство было закончено, хотел почитать Достоевского, но тут явилась еврейка Каплан и торговала у меня целый час 6 арш. коленкору, после ее визита я принялся пилить и колоть дрова для купанья вечером и, напилив, сбегал в отдел за жалованьем. Щекин сказал, что завтра выдают керосин по 15 ф. на инструктора! Я бросился к заведывающему Казанскому, но он мне ответил, что выдается лишь ответственным и даже «ответственнейшим»! Я плюнул и побежал обедать домой. После обеда мы с Левой пошли за Сосну спасать «приданое» от обысков, добыли там бутылочку керосина и обещание на 15 пуд. дров. Вернулись в девятом часу и, закусив холодным, улеглись спать, вот и весь день, а Лева весь день готовил мне пищу.
Мужик сказал: хозяйство грошовое, а голова работает на миллион.
Немудрено, что в этой растительной жизни, что, предав свое, я куда-то наружу; рано или поздно забудешь себя и потом еще, может быть, как дерево, снаружи и процветешь.
Мне кажется, Алекс. Мих. уже начинает распускаться, по крайней мере, лицо его начинает светиться.
— Насчет бессмертия мое суждение такое, что каждый из нас живет так, будто он не умрет (все умирают, а он, может быть, как-нибудь и выживет), это в особенности про молодость, когда отрицают совершенно загробную жизнь и прочее такое, а живут, как бессмертные боги, это закон (обман) самой природы, и в сознание мы взяли это из природы, так что вера в бессмертие выходит из законов естественных; может быть, идея бессмертия возникла как обобщение чувства жизни-рода, что один умирает, другой рождается; так юноша живет как частица бессмертной жизни, и вдруг его укололо и он разорвался с чувством бессмертия жизни, и тут возникло: «Я — смертен» и после переделалось: «Все смертно — я бессмертен».
«Я» — это закон нарушенного молчания: пока я молчу — я бессмертен, а когда я сказал: «Я — бессмертен», стал смертен: в слове бессмертен (я — слово), в жизни смертен. (Мать, заготовляющая сундук для приданого дочери, — бессмертна, а сын, сказавший: «Я — есмь!»{25}, смертен; предавая жизнь нашу смерти, мы создаем бессмертное слово, и очень может быть, что Евангельское слово и есть самый страшный губитель жизни.
4 Февраля. Ив. Карамазов о Смердякове: это лакей и хам… Передовое мясо, впрочем, когда срок наступит. Будут другие и получше, но будут и такие. Сперва будут такие, а за ними получше.
Из этого наверно вышло у Мережковского: «Грядущий хам»{26}.
«Получше» — это из меньшевиков с.д. с образованием, разные скуластые инженеры, холодные и дельные люди, самолюбивые (себялюбивые).
Вчера нашелся у Кожуховых кипарисовый крестик на шелковой ленточке, я его хотел привесить к Левиной кровати, но он решительно не захотел, отверг. Он теперь не выносит слов дух, душа и пр. В постели вечером мы говорили о некоторых лицах, одно хорошее, другое очень плохое.
— Какая разница! — сказал я.
— Да, какая разница! — воскликнул он.
— Видишь, — говорю, — какие разные бывают души.
— Души? при чем тут души? и что такое душа?
— Да мы сейчас же с тобой говорили о разнице, хорошая душа, плохая душа.
— Всё из пыски! — сказал Лева. — И нет никакой души, всё из пыски!
Сегодня в ночь мороз сломило.
5 Февраля. Только 47! а кругом все вымерло так, будто мне 70 лет, вот что наделали война и революция.
…Что ты спишь, мужичок?
Весна не весна, а то, что лучше весны: ее небесные признаки; да, скоро весна, вороны уже стали задумываться, потом за месяц до полой воды кошки запрыгают, и пошло, и пошло.
О Достоевском: соединенные образы его — Аглая и Катерина Ивановна, Курсистка, Идиот и Алеша, Горбунья, Мария Тимофеевна, Лиза и пр., Мармеладов, штабс-капитан Лебядкин и из Карамазовых, Раскольников, и Иван Карамазов, и Ставрогин, Настасья Филипповна и Грушенька.
Достоевский делает с читателем почти то же, что его Грушенька с Катериной Ивановной: читатель целует ему ручку, и вдруг он берет читательскую ручку и говорит: «А что, если я-то вашу и не поцелую»… и напакостит. Вот читатель Горький и осатанел от этого{27}, восстал на него, как гордая Катерина Ивановна на мерзавку Грушеньку, — тут хорошее восстание, необходимое.
Писать можно о любимом или что не любишь, но нужно писать по долгу человеческому: первые писатели называются идеалистами, как Тургенев, а вторые (Гоголь, Достоевский) — реалистами; романтиками называются такие идеалисты, которые идеальный — любимый свой мир считают не только желанным, а единственным действительным…
Последствие русской революции надо видеть по закону нарушенного молчания.
6 Февраля. Можно праздновать день рождения своего сына, но свой день рождения — тайный день и самый страшный.
Лидя и Коля — несчастнейшие люди, одна кричала от боли, другой молча умирал, и все-таки жили и радости маленькие в жизни своей имели, этими маленькими радостями держится жизнь вообще.
Илья Николаевич и Дуничка искали, куда поместить свою гордость, свое истинное превосходство, и поместили их в чистоте и порядочности: он работал в честной газете, а она в школе. Немым укором для них жил о. Афанасий с ужасным вопросом: да есть ли в этой честности и образованности какое-нибудь превосходство особенное над ворами и невеждами…
