Михаил Пришвин - Дневники 1920-1922
Ночью просмотрел всю свою Парижскую «любовь по воздуху», как из писем создалась литература (личное), а безличное ушло в пол (Ефр. Павл. и дети).
Тут интересна идея брака, как с моей, так и с той стороны: она, может быть, много раз отдавалась внебрачно, а на брак не решилась, ей мешало тут чувство личного, которое закостенело в бюро. Я бы ей написал теперь: «Я тоже с седеющими волосами, но из начатого мной ничего не кончил и многое еще не начал».
Несчастный день, когда я соединил свою судьбу с судьбою хутора, который назвал своим: я не знал тогда, что мой хутор имеет свою собственную судьбу, и, назвав его своим, я связываю себя со всеми его владельцами прежних и даже древних времен.
Я встречал этот год у Коноплянцевых и сейчас иду туда же провожать его и начинать 1920-й (старый).
Службой библиотекаря в деревне Рябинки начинается мой год; деревня поет «Интернационал», я читаю там свой рассказ «Адам»{15}, ссора с деревенскими большевиками. Смерть Коли. Эксперт по делам археологии: поездка по снежной Скифии. Она! Выступления на съездах с: «Бог спит». Весеннее хождение по делам краеведения: соловей на кладбище. Трудовая школа. Переход от Коноплянцевых к Истоминым: именины в садике. Устройство у Кожуховых. Пьеса «Чертова Ступа». Нашествие Мамонтова. Хождение по Хрущевским могилам за хлебом. Черта под мечтой (лунный грех). Сытинская коммуна. Смерть Лиды. Я — краснорядец с коробушкой. Смерть Яши{16}. Все для войны и духовный голод. В заключение года вижу воскресение и пришествие во славе живых и мертвых помещиков (во сне). Россия кончилась действительно и не осталось камня на камне.
Я живу, и связь моя с жизнью — одно лишь чувство самосохранения: я торговец, повар, дровосек — что угодно, только не писатель, не деятель культуры. Жизнь моя теперь — медведя в берлоге. В медвежьих снах мне видится все существующее общественное положение, как пережитое мной лично, как вывод из личного: мое порождение, и вопрос лишь, я — чье порождение. Порой хочется проснуться и начать, но без толчка извне не проснуться. Все-таки не оставляет надежда, что из себя, «из ничего» засияет «свете тихий»{17}. Другой раз даже и порадуешься внешнему разорению — что зато уж засияет-то свое.
15 Января. «Государственный контролер» жилищ Лидия Ефимовна Ростовцева рассказывала свои впечатления: комиссарская семья среди чужих вещей, на рояли развернуты ноты, по которым не умеют играть (за дверью слышался чижик{18}, а ноты — Шопена); помещичья семья не может приспособиться (множество тарелочек, которые нужно мыть), вежливы холодно и вдруг по одному слову узнают, что контролер не большевик, и сразу все прорывается; нечаянная встреча с картиной: липовая аллея, сирень, и воздух, и небо, и счастье! Семья спекулянта.
Общий очерк быта Совдепии: винный король; интеллигенция с чугункой (эсерствующая библиотекарша Лидия Михайловна).
Утро: дом, обращенный в казарму, чугунка из каждого окна, выходят растрепы, и их учит мальчишка: «Налево кругом!» Вечер: огонь из верхнего окна, снизу: еб. мать! и проч. За Сосной мещане обложились навозом, откапывают из-под снега награбленное и меняют на муку и пшено.
16 Января. Внезапно по всему городу разнесся слух, что поляками занят Смоленск и занят Петроград и что отступление Деникина имело целью заманить на юг красную армию. — А я не знаю, что верить или не верить — Верить нельзя, а надеяться можно. — Надеяться нужно, без этого жить нельзя: закупаем свежину, значит, надеемся.
Живем на женском положении: тут инстинкт самосохранения, и между прочим все, только все на практике познается, идеи на блюде в жареном виде: совершенно другое, чем исходящее от головы в соединении с волей, как у мужчины. Вот что значит эта вечная бабушка у печки, теперь поняли? И какой тут теперь может быть еще женский вопрос, никакого тут нет вопроса, когда очевидность! Напротив, вопрос мужской это действительно есть вопрос.
Наши разговоры:
— Давно мы с вами не говорили по душе… ну… ах, я забыл вам сказать, свежина попадалась по 120 р., вам нужно?
— По 120 купите, пожалуйста, а не нужен вам лук?
— Почем?
— На соль.
— Сколько же соли за фунт?
— За фунт соли три фунта лука.
— Это подходит. Присылайте, а на дрова записались?
— Я записался, только не могу добиться, на складе нет.
17 Января. Моя коробушка пустеет с каждым днем: мои ежедневные клиенты, мужики, евреи, дезертиры, типа: дезертир Синяев (разрубил мясо — в Германии научился, а впрочем, <3 нрзб.> мой мясник), эсерка Каплан, мещанка Плахова («Зачем вы евреям даете?», богатая мужичка ищет ротонду голубого цвета («нёбного»), ссора между евреями: из-за шали, те нажили два миллиона, а моя эсерка бедная (вы, конечно, эсер? — я — большевик), беженка свежину принесла (муж больной, куча детей).
Слухи политические все растут: раздел России 7-ю державами и что наша часть отходит немцам.
— Товарищ, вы заведуете всеми библиотеками?
— Я заведую.
— Нет ли у вас для Че-ка портретов?
— Каких портретов?
— Ну, Ленина и Троцкого… Этих портретов…
— Да этих…
Есть и в этой жизни хорошее, что потом хорошо вспомнится: это как мы двое с Левой дружно жили…
«Идиот» Достоевского: он может отталкивать (князь Мышкин) от себя, когда представишь себе полного человека: женщина, ребенок и даже просто «обыватель» несут в себе миссию этого полного жизненного человека будущего против уединенной культуры самолюбия современного человека. Если подходить с этой точки к социализму, то тут много правды: этот полный человек у них называется «общественный человек».
18 Января. На рождении Влад. Ростовцева он говорил неистово:
— Что этот Мих. Ив. Черняховский, что Варгунин и т. п. либералы, вечные ворчуны и оппоненты, и разные меньшевики, эсеры — вся интеллигентская слякоть! все заслужили своего униженного положения, все виноваты и жнут то, что посеяли. Я противник большевиков, но не такой, как вы, я бледный противник, я по противоположности стою против, а вы где-то далеко, соль несоленая, теплые люди.
— Мы эволюционисты!
— Никакие не эволюционисты, а просто мещане вы… вы берете готовый процесс, a posteriori[1], объективное, свершение, в нем уже не видно личности, а только якобы закон, и делаете этот «закон» вашим личным богом, спокойным, теплым и несоленым и с этим чужим выступаете против большевиков-революционеров. Так называемая эволюция — это включение личности в склеп.
