Пит Шоттон - Джон Леннон в моей жизни
Однако в некоторой степени и Мими, и мои родители были правы. Джон был исключительно нахальным ребенком, демонстрировал редкостное неуважение к старшим и имел привычку говорить именно то, что думал. Более того, к девяти-десяти годам он уже отточил свою «шпагу остроумия» настолько, что мог дать нашим родителям (и кому угодно) сокрушительный отпор всякий раз, когда его пытались поставить на свое место. (Между прочим, мы всегда упоминали об опекунах Джона, как о его родителях, хотя и звали их «тетей Мими» и «дядей Джорджем».)
Постольку поскольку я предоставлял Джону благодарную аудиторию и сам получал огромное удовольствие, видя, как он свергает власть старших, я тоже отчасти был повинен в его наглости и дурном поведении вообще. А так как я во всем брал с него пример, и у моих родителей были все основания тыкать пальцем на Джона.
Приняв все вышесказанное во внимание, пожалуй, от меня было трудно ожидать восприятия Мими, как прекрасной собеседницы. Во всяком случае, она была сторонницей строгой дисциплины, привыкшей повышать голос по малейшему поводу (так, по крайней мере, нам казалось); а свою неприязнь к кому-то или чему-то обычно выражала словом «банальный» — эта категория, несомненно, включала и меня. Тем не менее, постепенно я очень полюбил Мими.
Я почти сразу почувствовал, что ее суровые манеры и сердитый блеск глаз чаще всего были просто ложным фасадом. У меня сложилось явное впечатление, что втайне Мими обожала меня и в немалой степени восхищалась, по крайней мере, некоторыми из «вздорностей», столь громогласно ею порицаемых. (В редких случаях она могла забыться настолько, что даже начинала хохотать над нашими злоключениями.)
Хотя Джон и пререкался постоянно с Мими, у них было несколько общих черт характера. Оба были упрямыми, прямолинейными и откровенными. Внешне ни тот, ни другая не пытались казаться «хорошими», но за их отталкивающей оболочкой скрывались легендарные золотые сердца. Свое огромное уважение и преклонение перед реакционной и желчной тетушкой Джон пронес через всю жизнь. Конечно же, Мими, как и моя мама, была доминантной фигурой в домашнем хозяйстве. Дядя Джордж, с годами ушедший от молочного бизнеса, в противоположность ей был ласковым, как дедушка. Поэтому Мими, чье остроумие было почти столь же отточенным, как и у племянника, регулярно упражнялась в быстроте своего языка еще и на Джордже. (Однажды Джон рассказал мне о грандиознейшем скандале Смитов, произошедшем после того, как Джордж проиграл на скачках почти целое состояние.)
Джон считал своего дядю одновременно союзником и удивительно добрым стариком. Когда Мими в наказание запирала Джона в спальне и оставляла его без ужина, Джордж обычно тайно переправлял ему несколько булочек. А если его жена бывала чем-то занята, Джорджа можно было даже уговорить устроить поход в кино (это развлечение Мими категорически не признавала).
Весь тот период жизни Джона дядя Джордж был его ближайшим старшим наперсником, и я помню, как необычайно взбудоражился Джон, когда этот пожилой человек научил его первому «неприличному стишку». Джон декламировал мне его так часто, что я до сих пор помню этот стишок:
Лежат под яблоней в тени
Две очень стройные ноги,
А между ними рдеет дырка —
Как триумфальные огни.
Я свой ньюйорк загнал болтом
И спорю с вами без опаски,
Что кто-то будет спать в коляске
Под этой яблоней потом.
Едва ли Мими одобрила бы подобные вещи, особенно, если учесть, что Джону тогда было не больше девяти лет!
Но, несмотря на свое стремление совершать общественно-корректные поступки, Мими обычно предпочитала своим состоятельным соседям добрую компанию книг. Вместе с тем, она поддерживала тесный контакт со своими четырьмя сестрами: Энн, Элизабет, Хэриет и Джулией, (каждая из которых, между прочим, приняла участие в воспитании Джона в детские годы). Хотя Энн и Элизабет вскоре уехали из Ливерпуля, «тетушка Хэриет» жила на Менлав-авеню неподалеку от Смитов и продолжала принимать активное участие в каждодневной жизни Джона.
Фактически, первые пять лет Джон провел со своей матерью и ее родителями в доме номер 9 по Ньюкасл-роуд, справа от Пенни Лейн, в соседстве с грязными улочками центральной части и небогатыми «оазисами» Вултона как в географическом, так и в моральном смысле. Из пяти сестер семьи Стенли Джулия, периодически работавшая билетершей в кинотеатре, считалась отщепенкой и была совершенно не похожа на Мими с ее буржуазными амбициями. Ее брак с судовым официантом Альфредом Ленноном в 1938 году был одним из наиболее эксцентричных и импульсивных (если не откровенно скандальных) поступков Джулии.
Ко времени рождения ребенка Фредди ушел в плаванье и иногда наносил лишь кратковременные визиты. Когда его мизерные переводы перестали приходить вовсе, Джулия нашла себе «нового официанта». Совместную жизнь ей предложил Бобби Дукинс (ошибка Пита. Его звали Джон Дукинс. — прим. ред.), имевший постоянную работу в одном ливерпульском отеле в нескольких автобусных остановках. И хотя формально она не была разведена, все новые соседи узнали ее как миссис Дукинс, и в качестве таковой она родила единокровных сестер Джона — Джулию и Джэклин. У Бобби Дукинса, кроме того, были свои дети и он не хотел принимать чужого ребенка, поэтому бездетная Мими держала Джона «на примете», хотела вырастить его и дать ему полноценное воспитание среднего класса английского общества.
Все пять сестер Стенли были исключительно независимыми женщинами с сильным характером и многие выдающиеся качества Джона были заложены именно ими, и в первую очередь — его необыкновенно развитое чувство юмора. Даже Мими в компании любой из своих сестер давала волю своему смеху, хотя и утверждала, что и в этом должен быть «смысл».
Из всех черт характера Джона меня в первую очередь привлекло его чувство юмора. Более того, наши отношения основывались на том, что и мое чувство юмора имело подобные масштабы. Начиная с той исторической стычки в Типе (когда каждый из нас точно понял, что было на уме у другого, и последовавшего примирения после обоюдного осознания юмористических аспектов этой ситуации), мы с Джоном постепенно отработали свой собственный способ общения до такой степени, что другие иногда удивлялись, не телепаты ли мы.
Оглядываясь в прошлое, можно сказать, что уже тогда Джон воспринимал окружающий мир почти как сюрреалистический карнавал. Жизнь представлялась ему непрерывным спектаклем и он мог найти что-то причудливое даже в самом заурядном событии (не говоря о тысячах правил и предписаний, стоявших на пути наших ежедневных поисков свободы и счастья). Независимо от того, был ли он наблюдателем или участником, Джон постоянно выдавал комментарии по поводу всего происходившего, и эти не по годам едкие замечания сопровождались озорным блеском светло-карих глаз.
