Пит Шоттон - Джон Леннон в моей жизни
И, наконец, в отличие от бывших приятелей БИТЛЗ, Пит безболезненно перенес «магическое мистическое путешествие». Сейчас он — преуспевающий бизнесмен юга Англии, где живет со своим сыном Мэттью и женой Стеллой. Кроме того, он — один из тех милых людей, с какими только можно желать знакомства.
Работать с Питом в качестве его писателя и «битлолога» (как он, думаю, не без юмора часто именовал меня), было необычайным удовольствием. И я надеюсь, теперь хотя бы часть этого удовольствия сможет передаться и читателю.
Николас Шаффнер, Нью-Йорк, май 1983 г.
Глава первая: Мы двое (Two Of Us)
Мои воспоминания о нас двоих уходят своими корнями так глубоко, что я очень смутно помню то время, когда Джона Леннона еще не было в моей жизни.
Мы росли вместе в лесистом предместье Вултона, расположенного за тридевять земель от сурового прокопченного порта, знаменитые доки и викторианские памятники которого так упорно пытались уничтожить в последнюю войну. Своими лесами и всхолмленными полями Вултон тогда все еще очень напоминал английскую деревеньку; в нем даже была своя собственная маленькая молочная ферма. Владельцем ее был тихий и добрый джентльмен Джордж Смит, проворная жена которого (в девичестве — Мери Стэнли) приходилась Джону Леннону его тетушкой Мими.
Уже сам факт, что Смиты владели еще и собственным особняком на две семьи, был в те дни признаком солидного мелкобуржуазного достатка, даже, хотя его расположение на главной улице Вултона было едва ли столь же соблазнительно, как, скажем, на узких и тихих переулках, проходящих вдоль церкви Св. Петра и внушительного готического здания приюта «Земляничные поля». Но зато когда Смиты переехали в Мендипс, им открылся вид на великолепную площадку для игры в гольф и даже на маленькое живописное озеро.
Но, к несчастью, немецкие пилоты во время своих ночных рейдов часто принимали его очертания за мерсисайдские доки и перепуганные местные власти дали приказ захоронить это озерко под обломками разбомбленных домов. С тех пор оно превратилось в большое поле грязи под названием «Тип» («Верхушка»). Вскоре после этого важного события в остальном ничем не примечательной истории Вултона, Джон переехал жить к своей тете Мими в дом № 251 по Менлав-авеню.
Наша семья жила на Вэйл-роуд, 83, в стороне прямо противоположной от Типа и совсем рядом с Мендипсом. Мой отец, Джордж, был чертежником, а мать, Бесси, до середины 50-х работала в службе департамента по изучению общественного мнения, а потом занялась бизнесом, открыв в Вултоне небольшой универсам.
Как Джон Леннон, так и я, и моя сестра Джин, старший брат Эрнест (а также мой младший братишка Дэвид, в описываемые времена еще не родившийся), в меру своих сил радовались безоблачному детству. Кроме водопровода, нашему маленькому неоштукатуренному дому предстояло пережить и гордость за первый на Вэйл-роуд телевизор. Но это вовсе не означает, что мы были избалованными детьми, по крайней мере, по нынешним временам. Деньги на наши карманные расходы были строго ограничены, конфет мы почти не видели, а послевоенная карточная система была фактом, достойным сожаления. (В виде компенсации детям моего возраста постоянно напоминали о нашем главном счастье: спасении от фашистов, или «вшистов», как называл их в детские годы Джон.)
В шесть лет я, как мне казалось, утвердил за собой звание главаря небольшой шумной ватаги мальчишек из соседних домов. В нее входили: многообещающий буквоед Айвен Воэн и сын сержанта полиции Найджел Уэлли, которые тоже жили на Вэйл-роуд. Мое главенство, так или иначе, никем всерьез не оспаривалось, пока не стало давать себя знать присутствие одного из новичков нашего квартала. Звали его, как вы уже могли догадаться, Джон Леннон.
Каждое воскресенье Айв, Найдж и я обычно ездили на велосипедах в приходскую церковь Св. Петра, величественное здание, построенное, как и многие другие в Вултоне, из добываемого на местных каменоломнях красного песчаника. После того, как Джона зачислили в наш класс воскресной школы, его соучастие в наших еженедельных поездках выглядело вполне естественно, и постепенно он проник в «мою» банду. С самого начала этот светловолосый мальчишка в нелепых круглых очках был отнесен нашими родителями к категории «оказывающих дурное влияние». Он был не только выше, сильнее и агрессивнее любого из нас, но и гораздо более умудренным опытом этого огромного порочного мира.
Перед поездкой в церковь, каждому из нас давали по нескольку пенни для пожертвования. Джона необычайно удивило то, что мы использовали эти деньги точно по назначению, а не тратили их на жевательную резинку. И вот, по его наущению, мы начали ездить окольным путем до ближайшей кондитерской, и потом, когда садились на свои места в маленькой группке воскресной школы, громко щелкали резинкой.
Конечно, попечительницу нашей группы миссис Кларк такое кощунственное поведение приводило в смятение. Однако, будучи доброй христианкой, она никогда не могла заставить себя отобрать или уничтожить эту нашу «собственность». Напротив, она обычно протягивала руку и терпеливо просила отдать ей на хранение до конца урока совращающие нас с пути истинного лакомства. Все мы, и Джон — в особенности, получали огромное удовольствие, когда вдавливали остатки резинки в большие мягкие руки миссис Кларк. И хотя после этого ее пальцы зачастую слипались, добрая женщина прилагала все усилия, чтобы возвратить в конце урока каждый кусочек его законному владельцу. (Конечно, никто из нас тогда уже не имел ни малейшего желания делать с этими безвкусными комочками что-то еще.)
Однако, несмотря на подобные инспирируемые Ленноном развлечения, мои чувства к новому «соучастнику преступлений» находились в немалом смятении. Ведь, в конце концов, Джон был почти на год старше: я родился 4 августа 1941 года, а Джон — 9 октября 40-го, а разница, скажем, между шестью и семью была очень существенной. Я начал ощущать, что Найдж и Айв запросто отдают этому самодовольному новичку ту же дань уважения, которую раньше приберегали для меня одного. Конфликт был неизбежен…
И самую первую трещину в броне Джона я обнаружил в воскресной школе. Перед началом занятий миссис Кларк всегда просила нас полностью назвать свои имена. И тут выяснилось, что мать Джона в нетипичном порыве патриотических чувств одарила его вторым именем Уинстон (в честь того самого Черчилля). Хотя эта тайна была поведана миссис Кларк почти беззвучно и с явным нежеланием, я довольно быстро смог расшифровать два слога, невнятно пробубненные между «Джон» и «Леннон». Я также решил, что для розовощекого семилетнего мальчугана имя Уинстон было более чем странным. Нанося ему очередные оскорбления, я стал звать его «Винни» («Winnie» — уменьш. от женского имени Уинифред. — прим. пер.) каждый раз, когда чувствовал, что его нужно немного приструнить.
